Немного об Анненкове

 Не только в отношениях с Гоголем,  Тургеневым или Толстым,  но и с другими литераторами,  Анненков выбирал себе «нумер второй». Перефразируя известный афоризм,  он любил не себя в литературе, а саму литературу в самых разных,  как великих,  так и скромных ее проявлениях. «Анненков весел,  здоров,  все так же умен,  уклончив и еще с большим жаром,  чем прежде,  ловит современность во всем,  боясь отстать от нее,  — сообщает Л.Н. Толстой П.В. Боткину в октябре 1857 года. — Действительно,  плохо ему будет,  ежели он отстанет от нее. Это одно,  в непогрешимость чего он верует».
Долгие годы Анненков не отставал. Он,  как по заказу,  оказывался в нужное время в нужном месте,  становясь свидетелем и участником крупнейших,  ставших почти «мифологическими»,  легендарными,  событий в истории русской культуры. В 1841 году в Риме он переписывает под диктовку Гоголя первые шесть глав «Мертвых душ». В 1847 году он путешествует с Белинским по Европе и наблюдает,  как критик сочиняет знаменитое «Письмо к Гоголю». Он улаживает конфликт между Тургеневым и Гончаровым. Он ведет переговоры о публикации «Отцов и детей» и,  прочитав роман в рукописи,  делает важные замечания,  которые автор учитывает.
Такие фигуры,  как Анненков,  цементируют культуру эпохи,  в которую им выпало жить. Их вклад в целое — не столько сами произведения,  но атмосфера,  в которой становится возможным настоящее искусство.
Впрочем,  оказавшись с ранней юности в насыщенном литературой пространстве,  Анненков не мог ограничиться поклонением и дружескими суждениями о работах других. Он начинает писать и сам. Эти опыты осуществляются с переменным успехом.
В 1841—1843 годах,  во время первого заграничного путешествия Анненкова,  в «Отечественных записках» публикуются «Письма из-за границы»,  которые восхищают Белинского: «...письма Анненкова из-за границы — прелесть! Я еще больше полюбил этого человека». В результате второго заграничного путешествия 1846—1848 годов,  уже в «Современнике»,  появляются «Парижские письма»; их высоко оценивает Некрасов. В Париже Анненков становится свидетелем революции 1848 года,  о которой впоследствии он расскажет в воспоминаниях.
(...)
В конце 1840-х годов опытный уже очеркист и осмеянный прозаик впервые обращается к критике,  сразу же выступая в сложном и трудном жанре.
Возникший еще в начале XIX века,  жанр годового обзора стал ведущим у Белинского. Начиная с 1841 года,  шесть таких обзоров «Русская литература в... году» он напечатал в «Отечественных записках». В начале 1847 и 1848 года в обновленном некрасовском «Современнике» появлялись знаменитые «Взгляды на русскую литературу» года предшествующего. Белинский умер в мае 1848 года,  и вот теперь в первом номере «Современника» за 1849 год,  на том месте,  где обычно печатались его обзоры,  появились — без подписи — «Заметки о русской литературе прошлого года»...

Из статьи И. Сухих. Жизнь и критика П.В. Анненкова

 

Из воспоминаний кавалерист-девицы

 ...Дурова рассказывает, что однажды на походе мать, утомленная и раздраженная ее криком, в нервном припадке выбросила ее, младенца, из окна кареты, и тогда отец поручил нянчить дочь фланговому гусару Астахову. «Воспитатель мой Астахов,— вспоминает Дурова,— но целым дням носил меня на руках, ходил со мною в эскадронную конюшню, сажал на лошадей, давал играть пистолетом, махал саблею». Зато когда мать решила сама заняться дочерью, которой к тому времени уже исполнилось шесть лет, то столкнулась с тем, что воспитание гусара Астахова пустило неистребимые корни. «Взяв меня из рук Астахова, мать моя не могла уже ни одной минуты быть ни покойна, ни весела; всякий день я сердила ее странными выходками и рыцарским духом своим; я знала твердо все командные слова, любила до безумия лошадей, и когда матушка хотела заставить меня вязать шнурок, го я с плачем просила, чтоб она дала мне пистолет, как я говорила, пощелкать; одним словом, я воспользовалась как нельзя лучше воспитанием, данным мне Астаховым! С каждым днем воинственные наклонности мои усиливались, и с каждым днем более мать не любила меня. Я ничего не забывала из того, чему научилась, находясь беспрестанно с гусарами; бегала и скакала по горнице во всех направлениях, кричала во весь голос; «Эскадрон! направо заезжай! с места! марш-марш!» Тетки мои хохотали, а матушка, которую все это приводило в отчаяние, не знала границ своей досаде, брала меня в свою горницу, ставила в угол и бранью и угрозами заставляла горько плакать».

Между тем в семье Дуровых разыгрывалась трагедия: Андрей Васильевич, в 1789 году оставивший из-за выросшей семьи — кроме Надежды у него родились еще две дочери и сын — военную службу и выхлопотавший должность городничего в Сарапуле, стал изменять жене, Надежда Ивановна тяжело переживала измены мужа, здоровье ее пошатнулось.
Тяжелая атмосфера в доме и постоянные жалобы матери на судьбу произвели глубокое впечатление на Н. А. Дурову и дали направление мыслям, которые позже определили весь ее жизненный путь. «Может быть, я забыла бы наконец все свои гусарские замашки и сделалась обыкновенною девицею, как и все, если б мать моя не представляла в самом безотрадном виде участь женщины. Она говорила при мне в самых обидных выражениях о судьбе этого пола: женщина, по ее мнению, должна родиться, жить и умереть в рабстве; что вечная неволя, тягостная зависимость и всякого рода угнетение есть ее доля от колыбели до могилы; что она исполнена слабостей, лишена всех совершенств и не способна ни к чему; что, одним словом, женщина самое несчастное, самое ничтожное и самое презренное творение в свете! Голова моя шла кругом от этого описания; я решилась, хотя бы это стоило мне жизни, отделиться от пола, находящегося, как я думала, под проклятием божиим»...

Из статьи В. Б. Муравьёва "КАВАЛЕРИСТ-ДЕВИЦА НАДЕЖДА ДУРОВА"

О Волошине и революции

 ...Волошин любил различные розыгрыши, постоянно рождаемые его неистощимой фантазией. Свободой, раскованностью и парадоксальностью отличается и стиль его статей. Объясняя свою манеру, он писал В.Брюсову: «Вас обижает то, что я не хочу убеждать в правоте своих мыслей. Я хочу только бросить горсть новых идей — и посмотреть, как они взойдут. Зачем непременно класть на мысли клеймо моих доказательств? Пусть читатель найдет собственные, — и тогда он будет считать эти мысли своими. И только тогда они дадут всходы».
В феврале 1910 года, когда Волошин уже был известным поэтом и критиком, в Москве вышла его первая книга «Стихотворения. 1900—1910». Она получила в основном положительные отзывы В.Иванова, М.Кузмина, В.Брюсова, В.Полонского и др. Но многие, отмечая высокое техническое мастерство, писали о Волошине как о «головном», книжном поэте, в его стихах видели «не столько признания души, сколько создание искусства» (В.Брюсов). М.Шагинян сформулировала это так: «В нем всегда мастер преобладает над импровизатором». Сам Волошин, во всем стремящийся к совершенству, конечно, придавал особое значение форме стиха: «Мне легко дается стих. Я довел требования к нему до такой степени, что мне очень трудно писать стихи — и я пишу их очень мало».
...
Февральская революция 1917 года не вызывает у Волошина большого энтузиазма, так как он постоянно чувствует «интеллигентскую ложь, прикрывающую подлинную реальность революции». В «Автобиографии» он пишет об этом времени: «Редакции периодических изданий, вновь приоткрывшиеся для меня во время войны, захлопываются снова перед моими статьями о революции, которые я имею наивность предлагать, забыв, что там, где начинается свобода печати, — свобода мысли кончается». Вернувшись весной 1917 года в Крым, Волошин больше никогда его не покидает. «Ни от кого не спасаюсь, никуда не эмигрирую, и все волны гражданской войны и смены правительств проходят над моей головой».
Октябрьскую революцию Волошин воспринял как испытание, ниспосланное России: «Ни война, ни революция не испугали меня и ни в чем не разочаровали: я их ожидал давно и в формах, еще более жестоких». Никаких иллюзий у Волошина, в отличие от многих других литераторов, в это время не было. Он прекрасно сознавал, что революция — это кровь, террор и страдания.
...
Осенью 1917-го и в 1918 году им были написаны стихотворения, которые составили книгу о революции «Демоны глухонемые». Это была последняя напечатанная Волошиным книга. Больше при советской власти его не издавали. В книге трагические, полные мрачных предчувствий и безысходности стихи. Голос поэта зазвучал совершенно по-новому — мощно и тревожно.
Живя в Коктебеле, Волошин стал свидетелем страшного террора в Крыму, он пытался приостановить поток убийств, вступаясь за отдельных жертв, и облегчить страдания; он молился и помогал практически. У него прятались и белые, и красные, имя его было в списках людей, предназначенных к ликвидации.

Из статьи Татьяны Алешка. «Твои слова будут памятниками этих лет»

О «Сатириконе» Петрония

 ...Самый выбор жанра комического романа нравов в значительной мере обусловил внимание Петрония к теневым, отрицательным сторонам жизни; для античного автора понятия комического и низменно-грубого совпадали. Но при этом его книга не укладывается в рамки, привычные для такого рода проблематики: в ней нет ни моральной дидактики, ни порицающего отношения к изображаемому. Хотя Петроний дает достаточно красноречивые свидетельства падения человеческой личности, хотя он заглядывает в грязные притоны, сомнительные гостиницы, прибежища тайных культов или на кишащий жуликами рынок, он говорит обо всем как сторонний, незаинтересованный наблюдатель. Следствием этой позиции наблюдателя, бесстрастно регистрирующего то, что он видит, являются в романе многочисленные сцены противоестественных любовных связей и безудержной чувственности; для развращенного и безнравственного общества того времени они были типичны.
Но ничто не вызывает у Петрония отрицательного отношения. Он в такой мере не показывает неприязни к героям, запятнанным всевозможными пороками и преступлениями, что ученые согласны видеть во многих из них (особенно охотно в Эвмолпе, Энколпии и Агамемноне) выразителей личных взглядов и симпатий автора.
Здесь мы подходим к сложному вопросу интерпретации романа. Его понимание чрезвычайно затрудняется отсутствием положительных персонажей, в чьих словах можно было бы услышать голос автора; форма повествования почти лишает Петрония возможности и повода говорить от своего лица (ведь роман — это личный рассказ Энколпия); помехой является также невозможность определить место дошедших до нас частей в контексте целого.
Правда, в виде исключения вставные стихи, сопровождающие повествование, комментируют действие от автора, обнаруживая взгляды самого Петрония. Они характерны для периода общественного разложения I века вашей эры: Петроний ни во что не верит и на все смотрит мрачно (за деньги можно купить и судью и друга): добрые чувства — только комедия, которую разыгрывают, пока это выгодно; искусство переживает упадок и т. п.
Большое место отведено в романе эстетическим вопросам, затронуты область живописи, риторики, эпической поэзии. Но и здесь было бы неосторожно всегда отождествлять рассуждающих на эти темы героев с автором. Так, Эвмолп в своей поэме «О гражданской войне» вводит в действие богов, то есть пользуется традиционным мифологическим аппаратом, от которого отказался современник Петрония эпический поэт Лукан. Однако мы не можем сказать с уверенностью, полемизирует ли Петроний с Луканом или только высмеивает авторов распространенного в то время классицистского эпоса, пародиен на который являются стихи Эвмолпа.

С. Полякова. Об античном романе

 

Апулей и его Метаморфозы

 «Метаморфозы» Апулея — рассказ о превращенном в осла человеке — еще в древности получили название «Золотой осел».

...Характерно, что в XI книге особенно отчетливо начинают проступать автобиографические черты, и образ героя постепенно сливается с образом автора. Луций оказывается жителем Мадавры, родного города Апулея, и его судьба, после того как он расколдован, имеет точки соприкосновения с личной судьбой автора. Некоторые моменты, впрочем, сближают Луция и Апулея еще в начале повествования (интерес к магии, к неоплатонизму, пребывание в Афинах). Все это говорит о том, что книга о победе человека над низменными сторонами своей природы в известной мере строилась на опыте собственной жизни, религиознофилософски переосмысленном.
Кроме нравственной стороны, Апулея интересует и проблема судьбы. Чувственный человек, по мысли автора, находится во власти слепой судьбы, которая незаслуженно наносит ему свои удары. Это иллюстрируется многочисленными злоключениями Луция. Личность, победившая чувственность, посредством религии таинств обеспечивает себе покровительство «зрячей», то есть справедливой судьбы, и автор показывает, как руководимый божеством Луций достигает высоких степеней посвящения и жизненных успехов.
В соответствии с двумя фазами существования героя оформляются обе части романа. Этап животно-чувственного состояния и власти слепой судьбы над героем выражен, помимо ряда ничем не мотивированных злоключений Луция, также характером всего входящего в эти части материала: здесь нет никаких моральных запретов, и допускаются сюжеты весьма вольные. XI книга — этап преодоления чувственности, а с ним и судьбы — выдержана в совсем иных, высоких и торжественных тонах, намеренно контрастирующих с тоном предшествующих частей.
События основного повествования сконцентрированы вокруг героя и даются с его точки зрения: как у Ахилла Татия и Петрония, роману придана форма рассказа от первого лица. Обличив животного позволяет Луцию расширить круг своих наблюдений и познакомиться с такими сторонами жизни, которые обычно закрыты для наблюдателя-человека: ведь люди, принимая Луция за осла, в своем поведении не считаются с его присутствием, а слепая судьба заботится о том, чтобы возникали все новые и новые поводы для обогащения его опыта. Благодаря этому и перед глазами читателя появляется панорама римской жизни, не ограниченная единственно ее отрицательной стороной. Луций встречается на своем пути не только с проявлениями зла; хотя большинство приключений сталкивает его с людской жестокостью, алчностью, коварством и распутством, противоположные стороны действительности все же открываются ему в том, что он видит, переживает или о чем ему доводится слышать. Социальный диапазон романа очень широк—представлены все слои общества, множество профессий, люди различных религий, многие стороны культуры и быта.
Вставные новеллы, прерывающие повествование, служат у Апулея задачам основного замысла, связаны с ним и введены не ради отвлечения или развлечения читающего. Их содержание согласовано с соответствующими разделами книги, чтобы создать фон, на котором действует герой, или для освещения его судьбы и внутренней жизни; они являются сопровождением главной линии сюжета. Поэтому вставные новеллы образуют циклы, тематически соотнесенные с повествованием о Луции; так, тем его частям, которые предваряют превращение, сопутствуют новеллы о колдовстве, а рассказ о жизни Луция в плену у разбойников и непосредственно после бегства от них перемежается новеллами о разбойниках.

С. Полякова. Об античном романе

 

О графе Сегюре замолвите слово...

 Одним из наиболее интересных источников по истории России XVIII в. являются «Записки графа Сегюра» (1753—1830).

Что можно сказать о социальной и политической направленности «Записок»? Увлечение модной философией эпохи Просвещения, чтение трудов энциклопедистов, восторженное отношение к такому понятию, как «свобода», наконец, личное участие в Войне за независимость в Америке, казалось бы, дает заранее ответ на вопрос, как Сегюр мог оценить то, что видел в России, каких вообще классовых позиций он придерживался. В самом деле, французский посол превосходно знает, что такое- крепостное право в России. Сегюр видел нищету и разорение народа, который находился под «милостивым правлением» «матушки-государыни». Более того, из-под его пера срываются точные, превосходные описания социальных контрастов. Вот что Сегюр пишет о путешествии Екатерины II на юг в 1788 г. «Бедные поселяне с заиндевевшими бородами, несмотря на холод, толпами собирались и окружали маленькие дворцы, как бы волшебною силою воздвигнутые посреди их хижин, дворцы, в которых веселая свита императрицы» пировала, сидя за «роскошными столами». Картина контрастов, объективность художественного образа чрезвычайно правдивы и убедительны. И все же в «Записках» нигде и никогда мы не найдем осуждения того строя, который господствует в России. Нигде и никогда автор не будет критиковать абсолютизм и феодализм в России. И в политике, и в литературе Сегюр, несмотря на свой либерализм и внешнее преклонение перед свободой, полностью поддерживает общество социального неравенства, ради которого он деятельно и так верно служит французским монархам — Людовику XVI, Наполеону Бонапарту и Людовику XVIII.

Ю. ЛИМОНОВ. РОССИЯ В ЗАПАДНОЕВРОПЕЙСКИХ СОЧИНЕНИЯХ XVIII в.

 

2-я Неделя Великого поста. Игнатий Брянчанинов. ЗНАЧЕНИЕ ПОСТА ДЛЯ ЧЕЛОВЕКА

 Внемлите себе, да не отягчают сердца ваша объядением и пиянством.

Возлюбленные братия! Душеспасительно нам в дни святой Четыредесятницы не только удручать тела наши постом, но и беседовать о посте; душеспасительно нам в дни святой Четыредесятницы обратить все должное внимание на предостережение от пресыщения и насыщения, сделанное нам Самим Господом: Внемлите себе, — сказал Он, — да не отягчают сердца ваша объядением и пиянством.

Установление поста — Божие установление. Первая заповедь, данная Богом человечеству, — заповедь о посте. Она была необходимо нужною для нас в раю, до падения нашего: тем нужнее она по падении. Заповедь о посте дана в раю, повторена в Евангелии. Вознесем мысли к Божественному установлению поста и созерцанием этого установления оживим, как бы душою, самый подвиг поста.

Подвиг поста не принадлежит исключительно телу; подвиг поста полезен и нужен не единственно для тела: он полезен и нужен преимущественно для ума и сердца. Внемлите себе, да не отягчают сердца ваша объядением и пиянством. Спаситель мира открыл нам в этих словах достойное особенного внимания последствие от излишнего употребления пищи и питья, последствие страшное, последствие душепагубное. От угождения чреву отягощается, грубеет, ожесточается сердце; ум лишается своей легкости и духовности; человек соделывается плотским. Что значит плотской человек? — Именем плотского отмечает Священное Писание того несчастного человека, который пригвожден к земле, который неспособен к помышлениям и ощущениям духовным. Не имать Дух Мой пребывати в человецех сих вовеки, зане суть плоть*, — засвидетельствовал Бог. Плотской человек неспособен к Богопочитанию. Даже человек духовный, подвергшись насыщению, теряет свою духовность, теряет как бы самую способность знать Бога и служить ему. Яде Иаков, — говорит Священное Писание, называя Иаковом истинного служителя Божия, — и насытися, и отвержеся возлюбленный; уты, утолсте, разшире; и остави Бога, сотворшаго его, и отступи от Бога Спаса своего**. В такое состояние приходит подвижник, когда исключит из своих подвигов подвиг поста. Дебелость и мгла, сообщаемые телу обилием и неразборчивостию в пище, мало-помалу сообщаются телом сердцу, а сердцем уму. Тогда эти душевные очи, сердце и ум, притупляются; вечность скрывается от них; земная жизнь представляется для болезненного зрения бесконечною. Соответственно понятиям и чувствованиям направляется земное странствование, и злосчастный слепотствующий странник, вместе с отверженным змеем, на чреве ходит, и землю снедает вся дни земного живота своего***. Нарушение поста угрожает ученику Христову отпадением от Христа.

Такое влияние неумеренного или даже неосмотрительного и неосторожного употребления пищи на человека объясняет причину, по которой человек, в самом состоянии невинности своей, посреди наслаждений рая, нуждался в заповеди о посте. Ей предоставлено было сохранять новосозданную тварь, совокупленную из двух естеств, телесного и духовного, в духовном состоянии; ей предоставлено было уравновешивать два естества и соблюдать перевес при естестве духовном. С помощию ее человек мог непрестанно предстоять мыслию и сердцем пред Богом, мог быть неприступным для помысла и мечтания суетных. 

Тем нужнее заповедь о посте для человека падшего. Пристрастие к земле, к кратковременной земной жизни, к ее сладостному, к ее великому и славному, самая наклонность к греху сделались свойственными падшему естеству, как свойственны недугу производимые им беспорядочные влечения и ощущения. Мы пригвождены к земле, прилеплены к ней всею душою — не только телом; соделались совершенно плотскими, лишены духовного ощущения, неспособны к помышлениям небесным. Заповедь о посте опять является первою, необходимою для нас заповедию. Только при помощи поста мы можем отторгнуться от земли! только при помощи поста мы можем противостать увлекательной силе земных наслаждений! только при помощи поста мы можем разорвать союз с грехом! только при помощи поста дух наш может освободиться от тяжких оков плоти! только при помощи поста мысль наша может возникнуть от земли и воззреть к Богу. По мере того, как мы возлагаем на себя благое иго поста, дух наш приобретает большую свободу: он устремляется в область духов, ему родственную, начинает часто обращаться к созерцанию Бога, погружаться в это неизмеримое и чудное созерцание, умедлять в нем. Если предметы вещественного мира, освещенные лучами вещественного солнца, непременно заимствуют от него и издают сияние: то как не просветиться нашему духу, когда он, свергнув при посредстве поста грубую и густую завесу плотяности, предстанет непосредственно Солнцу Правды — Богу? Он просвещается! он просвещается и изменяется! Возникают в нем помышления новые, божественные, открываются пред ним доселе неведомые ему таинства. Небеса поведают ему славу Божию*; твердь возвещает всемогущество сотворившей ее руки; все создания, видимые и невидимые, громко проповедуют неизреченную милость Создателя; он вкушает духовно и видит духовно яко благ Господь**. Благодатная легость и тонкость духа сообщатся телу: тело вслед за духом влечется к ощущениям духовным и предпочитает пищу нетленную, для которой оно создано, пище тленной, к которой оно ниспало. Первоначально оно с трудом подчиняется врачеванию и насилию поста; первоначально оно возмущается против установления поста, восстановляет против него дух наш, вооружается против него различными умствованиями, почерпнутыми из лжеименного разума: но, будучи укрощено и уврачевано постом, оно уже ощущает и мудрствует иначе. Его отношения к пресыщению таковы, каковы ощущения выздоровевшего человека к зловредным яствам, которых он неистово желал во время болезни; его отношения к пресыщению подобны отношениям к обнаруженному и уже явному яду, которым отнимается у духа преобладание над плотию, которым человек от подобия и сродства Ангелу низводится к подобию и сродству бессловесных. — Духовные воины, одержавшие победу над плотию посредством поста, представшие пред лице Господа для научения величайшим тайнам и возвышеннейшим добродетелям, слышат из уст Его учение о высокой добродетели поста и откровение тайны — того состояния, которое мало-помалу образуется от насыщения и пресыщения: Внемлите себе, да не когда отягчают сердца ваша объядением и пиянством. Напоминается победителям тщательное хранение при себе оружия, которым добыта победа! И получается победа, и сохраняется добыча, приобретенная победою, одним и тем же оружием — постом.

Подвижник Христов, озаренный Свыше и научаемый своими благочестивыми опытами, обращаясь к рассматриванию собственно постного подвига, находит вполне нужным не только воздержание от пресыщения и постоянного насыщения, но и строгую разборчивость в пище. Эта разборчивость представляется излишнею только при поверхностном, беглом взгляде на себя; но в сущности качество пищи особенно важно. В раю воспрещено было единственно качество. В нашей юдоли плача, на земле, находим, что неразборчивость в качестве производит гораздо более душевных бедствий, нежели излишество в количестве. Не должно думать, что одному гроздию свойственно действовать на наш ум, на нашу душу; каждый род пищи имеет свойственное ему действие на кровь, на мозг, на все тело, а посредством тела и на дух. Кто внимательно наблюдает за собою, упражняясь в подвиге поста: тот найдет непременно нужным истрезвление тела и души от продолжительного употребления мяс и самых рыб; тот с любовию облобызает уставы Святой Церкви о посте и подчинится им.

Святые Отцы нарекли пост основанием всех добродетелей: потому что постом сохраняется в должной чистоте и трезвенности ум наш, в должной тонкости и духовности наше сердце. Тот, кто колеблет основание добродетелей, колеблет все здание добродетелей.

Братия! Будем протекать поприще святого поста с усердием и тщанием. Лишения, которым по видимому подвергается наше тело по уставу поста, ничтожны пред душевною пользою, которую способен принести пост. Отрешим посредством поста наши тела от роскошной и тучной трапезы, а сердца — от земли и тления, от той глубокой и пагубной забывчивости, которою мы отделяем себя от предстоящей нам и готовой объять нас вечности. Устремимся и духом и телом к Богу! Убоимся плотского состояния, производимого нарушением поста, убоимся производимой презрением поста совершенной неспособности к Богопочитанию и Богопознанию. Эта гибельная неспособность — начало вечной смерти. Эта гибельная неспособность является в нас тогда, когда, от пренебрежения Божественною заповедию о посте, мы попустим отягчать сердцам нашим объядением и пиянством. Аминь. 

Источник.

Клюев и Есенин

 Два стихотворения, схожая тематика, но...

Н.А. Клюев
<Лежанка ждет кота, пузан-горшок хозяйку...>
Из цикла «Избяные песни»

 Лежанка ждет кота, пузан-горшок хозяйку —
Объявятся они, как в солнечную старь,
Мурлыке будет блин — а печку-многознайку
Насытят щаный пар и гречневая гарь.

В окне забрезжит луч — волхвующая сказка,
И вербой расцветет ласкающий уют;
Запечных бесенят хихиканье и пляска,
Как в заморозки ключ, испуганно замрут.

Увы, напрасен сон. Кудахчет тщетно рябка,
Что крошек нет в зобу, что сумрак так уныл —
Хозяйка в небесах, с мурлыки сшита шапка,
Чтоб дедовских седин буран не леденил.

Лишь в предрассветный час лесной, снотворной влагой
На избяную тварь нисходит угомон,
Как будто нет Судьбы, и про блины с котягой,
Блюдя печной дозор, шушукает заслон.

        1914-1915  

Источник. 

С.А. Есенин
<Ах, как много на свете кошек...>

                     * * *
                                    Сестре Шуре

Ах, как много на свете кошек,
Нам с тобой их не счесть никогда.
Сердцу снится душистый горошек,
И звенит голубая звезда.

Наяву ли, в бреду иль спросонок,
Только помню с далекого дня —
На лежанке мурлыкал котенок,
Безразлично смотря на меня.

Я еще тогда был ребенок,
Но под бабкину песню вскок
Он бросался, как юный тигренок,
На оброненный ею клубок.

Все прошло. Потерял я бабку,
А еще через несколько лет
Из кота того сделали шапку,
А ее износил наш дед.

        13 сентября 1925  

Источник. 

Вам не кажется, что слава Есенина. как поэта, несколько завышена? 

 

Памятник маршалу Л. А. Говорову у Нарвских ворот

 Памятник маршалу Леониду Александровичу Говорову был установлен в Санкт-Петербурге на площади Стачек в январе 1999 года.

Говоров Леонид Александрович (1897—1955). Маршал Советского Союза, Герой Советского Союза. С 1942 года командовал войсками Ленинградского фронта, под его руководством были проведены прорыв (1943 года) и полное и окончательное снятие блокады Ленинграда 27 января 1944 года.

Открытие памятника было решено приурочить к 55-й годовщине полного снятия блокады Ленинграда, исполнявшейся в 1999 году. С инициативой выступил Совет ветеранов Великой Отечественной войны, его поддержала городская администрация.

Для памятника была использована полнофигурная гипсовая статуя, выполненная в далёком 1945 году, когда маршал Говоров был еще жив. Произведение создал скульптор

Боголюбов Вениамин Яковлевич (1895—1954) и хранилось оно в Русском музее. С гипсовой скульптуры была снята модель и отлита в бронзе. Бронзолитейные работы проведены на заводе «Монументскульптура».

Первоначально памятник планировалось установить на пересечении Таллинского шоссе и ул. Стойкости, в начале аллеи комплекса Зеленого Пояса Славы «Рубеж», но потом было выбрано окончательное место — на площади Стачек (историческое название — Нарвская площадь (до 1923 года)).
Смотреть фотоальбом: http://dugward.ru/mir-piter/govorov/govorov.html.

Святитель Иннокентий, архиепископ Херсонский и Таврический (Борисов). Слово в Неделю Православия

 И к одним будьте милостивы, с рассмотрением, а других страхом спасайте, исторгая из огня.
(Иуд. 1, 22-23)

Не это ли самое, братья, совершает ныне Святая Церковь? Некоторые из членов ее попустили обнять себя тлетворному пламени ересей богопротивных - и вот она возвышает, как трубу, глас свой и поражает их страхом анафемы. Не даст ли им Бог покаяния к познанию истины, чтобы они освободились от сети диавола (2 Тим. 2, 25-26). Средство к исправлению, поистине, одно из самых действительных! Одна мысль, что подобные нам люди извергаются из общества верующих, вне которого нет и не может быть спасения - одна эта мысль невольно сотрясает сердце и приводит в движение чувство. Каким же страхом должен быть поражен тот, за кого другие должны так сильно страшиться?

Тем прискорбнее, братья, для Церкви, что чувство спасительного страха, которое она старается внушить чадам своим посредством священного обряда, ныне совершаемого, нередко обезображивается, а иногда и совершенно подавляется другими предосудительными чувствованиями. Одни - надменные умом или, скорее, неразумием - стараются уничтожить в мыслях своих все, что в нынешнем обряде есть поразительного для заблуждающих, и представляют его себе праздным действием церковной власти, не имеющим влияния на вечную судьбу осуждаемых. Это - люди гордые, которые почитают себя превыше суда Церкви, в том ослеплении, что святилище их совести - где стоит, может быть, мерзость запустения на святом месте (Мф. 24,15) - есть единственное место, в котором должен быть изрекаем суд над их мнениями о вере. Другие впадают в противоположную крайность: чувство страха при слышании анафемы, соединясь с чувством сожаления к поражаемым ею, превращается в их сердце в тайный ропот против мнимонеумеренной строгости церковных правил. "Для чего, - мыслят такие, - Церковь применяет ныне столь сродный ей глас любви на проклятия ужасающие?" Это люди маловерные, которые имеют слабость думать, что Церковь Христова может когда-либо поступать вопреки закону любви, составляющему главное основание всех ее правил и узаконений.

Нет нужды, братья, исследовать, есть ли между нами здесь кто-нибудь, питающий в себе то или другое заблуждение. Мы должны желать, чтобы сказанное нами было одно гадание. Но всякий согласится, что это гадание весьма близко к опыту и едва ли не оправдывается на самом деле.

Итак, если не для искоренения, то для отвращения выше сказанных заблуждений, вникнем в дух нынешнего обряда и покажем: 1) что суд, произносимый ныне Церковью, есть суд страшный: этим будет низложено легкомыслие тех, которые присутствуют на нем без всякого чувства; 2) что суд, произносимый ныне Церковью, есть суд, исполненный любви: этим будет успокоено маловерие тех, которые думают видеть в нем строгость излишнюю.

1. Суд, произносимый ныне Церковью, есть суд страшный

Как обыкновенно смотрят, братья, на того человека, который имел несчастие заслужить худое мнение в обществе? Одни презирают его, другие чуждаются, иные сожалеют о нем. Он сам почитает себя человеком самым несчастным. Некоторые не могут пережить этого злополучия. Так страшно общественное мнение!.. Если же приговор всякого общества имеет такую силу, то неужели, братья, одна Церковь есть такое общество, приговором которого можно пренебрегать? - Напротив, приговор Церкви для здравомыслящего человека должен быть гораздо важнее всякого так называемого общественного мнения уже потому, что Церковь есть самое постоянное, обширное и лучшее из всех обществ человеческих: самое постоянное, ибо Церковь существует от начала мира и будет существовать до его скончания; самое обширное, ибо члены Церкви Христовой рассеяны по всему миру, находятся во всяком языке, народе и племени (см. Откр. 5,9); самое лучшее, ибо она представляет видимое Царство Божие на земле и служит приготовлением к вечному Царству Божию на небесах. Пренебрегать судом такого общества значит не иметь уважения к целому роду человеческому, грешить против человечества, а что значит грешить против человечества? - Быть извергом человечества!..

Таким образом, братья, если суд, произносимый ныне Церковью, представлять себе совершенно человеческим, то он весьма важен и страшен, поскольку есть суд Церкви Вселенской!

Но не в этом одном состоит важность приговоров, изрекаемых ныне Церковью. Она утверждается на основании еще более глубоком и более непреложном.

Что, если бы перед самым надменным вольнодумцем предстал, как некогда перед Иовом, Сам Бог и воззвал его к суду Своему? (см. Иов 40,1-2). Не растаял ли бы он в страхе от велелепоты и славы Его? Одна мысль, что Творец призывает на суд тварь, заключает в себе все, что может быть для твари поразительного: суд Божий всегда страшен!

Но чей суд судит ныне Церковь? Свой или Божий? Божий, братья, Божий!

Истинная Церковь никогда не усвояла себе никакой власти, кроме той, которою она облечена от Божественного Основателя своего. Если она произносит ныне анафему на упорных врагов истины, то потому, что так заповедано ей Самим Господом. Вот собственные слова Его: если и церкви не послушает, то да будет он тебе, как язычник и мытарь (Мф. 18,17). Осуждаемые ныне преслушали глас Церкви, не вняли ее увещаниям: и вот она, последуя в точности словам Господа, лишает их имени христиан, извергает из недра своего, как язычников. Она связывает их на земле, но в то же время, по непреложному суду Божию, они связуются и на небе. На них не налагается видимых уз, но налагаются тягчайшие узы проклятия. Сомневаться в сем может только тот, кто не верит словам Господа, Который сказал: что разрешите на земле, то будет разрешено на небе (Мф. 18,18).

Итак, трепещи, упорный противник истины! Суд, на тебя ныне произносимый, - по своему происхождению суд Божий.

И кто подвергается ныне осуждению? Не те ли люди, которые предварительно осуждены Самим Богом в Его слове? Осуждаются отвергающие бытие Божие и Его Промысл, но не Сам ли Бог, еще устами Давида, нарек безумным того, кто говорил в сердце своем (только в сердце!): нет Бога (Пс. 13,1). Осуждаются непризнающие бессмертие души человеческой и будущего Суда, но не Сам ли Бог через Премудрого угрожает погибелью тем, которые говорили: случайно мы рождены и после будем как небывшие: ...тело обратится в прах, и дух рассеется, как жидкий воздух (Прем. 2, 2-3). Осуждаются почитающие ненужным для спасения рода человеческого пришествие Сына Божия во плоти, но не от лица ли Божия говорит святой Иоанн: всякий дух, который не исповедует Иисуса Христа, пришедшего во плоти, не есть от Бога, но это дух антихриста (1 Ин. 4, 3). Осуждаются противники царской власти, но не по внушению ли Духа Святого написано апостолом Павлом: существующие же власти от Бога установлены. Посему противящийся власти противится Божию установлению (Рим. 13,1-2).

"Но некоторые приговоры, - скажет кто-либо, - не содержатся в Священном Писании". Скажи лучше, возлюбленный, что их там содержится гораздо более. Кто, - говорит апостол Павел, - не любит Господа Иисуса Христа, анафема, маран-афа (1 Кор. 16,22). Какого заблуждения, какого нечестия не поражает это проклятие? Ибо с именем Господа Иисуса Христа соединены все добродетели. Значит, Церковь щадит еще слабые совести, когда поражает проклятием только некоторые, явные и грубые, ереси и преступления.

Итак, трепещи, упорный противник истины! Суд, на тебя ныне произносимый, по самому предмету своему есть суд Божий! Следствия Страшного суда этого откроются в полной мере за пределами этой жизни, там-то осужденные Церковью познают во всей силе, как тяжко проклятье невесты Христовой! Но и в этой жизни следствия его таковы, что могут привести в ужас всякого, кто не совершенно закоснел в ослеплении ума. Ибо представьте, чего лишается человек, подвергшийся анафеме: он теряет, во-первых, имя христианина и становится язычником - потеря великая! Из древних христиан многие на все вопросы мучителей об их происхождении, звании, имени, отвечали: "Я - христианин". Так много дорожили они этим наименованием! Вместе с именем теряется и вещь: подвергшийся анафеме уже перестает быть в союзе с таинственным телом Церкви, он есть член отсеченный, ветвь, отнятая от древа. Потеря величайшая! Ибо вне Церкви нет Таинств, возрождающих нас в жизнь вечную, нет заслуг Иисуса Христа, без которых человек враг Богу, нет Духа Божия - вне Церкви область духа злобы. В Церкви Апостольской диавол поражал видимыми мучениями тех, которые своими пороками заслужили отлучение от Церкви: без сомнения, и ныне этот враг спасения человеческого не дремлет в погублении этих несчастных, и, коль скоро лишаются они благодатного покровительства Церкви, властвует над их душами с такою же свирепостью, хотя не столь видимо. Скажите, можно ли без ужаса представить такое состояние? Святой Златоуст оплакивал некогда несчастное состояние тех, которые перешли в будущую жизнь, не очистив себя покаянием. "Кто, - говорил он, - там помолится о них? Кто принесет за них жертву? Там нет ни священника, ни жертвы". Ах, подвергшийся анафеме еще в этой жизни испытывает то несчастие, которое нераскаянным грешникам суждено претерпеть за гробом! Здесь есть священники, приносится бескровная жертва о грехах, но отлученные не участвуют в этой жертве: их имя изглаждено из списка верующих, Церковь не вспоминает о них в своем молитвословии, они - живые мертвецы!

Напрасно отлученный от Церкви успокаивал бы свою совесть тем, что и вне Церкви нет невозможности заслужить милость Божию, что милосердие Творца беспредельно, что во всяком народе боящийся Его и поступающий по правде приятен Ему (Деян. 10, 35). Так! В Боге нет лицеприятия, Он Бог христиан и язычников, воздает каждому по делам. Но по тому самому, что в Боге нет лицеприятия, Он не может взирать оком благоволения на того, кто извержен из Церкви. Как? Бог по беспредельному милосердию Своему привил (см. Рим. И, 24) тебя, как дикую ветвь, к животворной маслине - Иисусу Христу; ты, вместо того чтобы всеми силами держаться на ее корне и, впивая в себя сок жизни, приносить плоды правды, отломился своим суемудрием от этой маслины. Небесный Делатель потерпит тебя в вертограде Своем? Не прикажет бросить в огонь? Где же будет Его правосудие, Его нелицеприятие? Не говори, что ты, находясь вне Церкви, можешь приносить плод добродетели. Где нет души, там нет жизни; душа - Иисус Христос - только в теле - в Церкви: значит, ты и с твоими мнимыми добродетелями мертв перед Богом. - Все, что не по вере, грех (Рим. 14,23); а у тебя, отлученный, какая вера? Разве бесовская (см. Иак. 3,15). Язычник лучше тебя у Бога; он не был удостоен тех даров, которыми пренебрег ты: он не был сыном Церкви, а поэтому и не будет судим, как преступный сын. "Еретики, - писал некогда святой Киприан, - думают, что Бог помилует и их. Не помилует, пока не обратятся к Церкви. Кто не имеет Церковь матерью, тот не может иметь отцом Бога.

Но, если участь отлученных от Церкви так плачевна, то не нарушается ли отлучением их закон любви, повелевающий щадить заблудших? Нимало.

2. Суд, произносимый ныне Церковью, будучи судом страшным, есть вместе и суд любви

Свойство каждого действия, братья, познается из побуждений, расположивших к действию, средств, при этом употребленных, и цели, для которой оно предпринято.

Итак, что побуждает Церковь, эту любвеобильную матерь, которая вседневно призывает на самых строптивых чад своих благословения Божий, что побуждает ее ныне изрекать проклятья? Во-первых, необходимость указать падшим чадам своим ту глубину зол, в которую низринуло их суемудрие. Будучи терпимы в недрах Церкви, они могли бы успокаивать свою совесть тем, что заблуждения их не заключают еще в себе неизбежной гибели для их души, что образ их мыслей еще может быть совмещен с духом Евангелия, что они, по крайней мере, не так далеко уклонились от общего пути, чтобы их почитать уже совершенно заблудшими. Самолюбие их могло бы еще находить для себя пищу в том, что они, принадлежа к обществу христиан, думают, однако же, о предметах веры не так, как другие христиане. После этого что оставалось делать Церкви? - Именно то, что она делает теперь: поразить суемудрие ужасом и бесславием анафемы! - Изводя на позор заблудших, Церковь этим самым отнимает у заблуждений прелесть особенной мудрости, которой они обольщают; поражая их именем Божием, она отнимает надежду на безопасность; противопоставляя исповедание Вселенской Церкви суемудрию частных людей, обнажает ничтожность последнего. Пусть заблудшие продолжают питать, если угодно, свои заблуждения: Церковь не связывает их умы; но она сделала свое дело, указала им ту бездну, в которой они находятся, заранее произнесла над ними суд, который, в случае нераскаянности, постигнет их за гробом.

Таким образом, анафема есть последний предостерегательный глас Церкви к заблуждающимся. Но глас предостережения, братья, как бы громок ни был, не есть ли глас любви?

Что еще побуждает Церковь произносить ныне проклятия? Необходимость предостеречь верных чад своих от падения. Известно, что заблуждения в устах и писаниях людей погибельных (см. Ин. 17, 12) имеют нередко вид самый обольстительный: все опасные стороны бывают прикрыты искусным образом; напротив, мнимополезные следствия их, которые существуют только на словах, изображены бывают со всею привлекательностью, так что ум простой невольно и неприметно соблазняется ими. Подробные ученые опровержения этих заблуждений, хотя и в них нет недостатка для знающих, были бы превыше разумения многих членов Церкви. После этого что оставалось делать Церкви? То, что она делает теперь: выставить на позор заблуждения в их отвратительной наготе и, представив их гнусностью перед очами каждого, поразить их проклятием.

Позволяй после этого, если угодно, воображению твоему обольщаться цветами, которыми украшаются заблуждения: Церковь внушила тебе, какие ехидны скрываются под этими цветами: она невинна, если ты погибнешь от их яда.

Но, может быть, средство, употребляемое Церковью для вразумления падших и предостережения стоящих, слишком жестоко? Средство это - анафема; итак, что такое анафема? Анафема есть одно из духовных наказаний, самое последнее и потому самое тяжкое. Произнести анафему на кого-либо значит отлучить его совершенно от общества верующих, лишить всех преимуществ христианина, объявить человеком богопротивным, осужденным, если не раскается, на погибель, достойным того, чтобы все убегали его, как язвы. В этом смысле употребляет слово "анафема" апостол Павел, когда говорит: кто благовествует вам не то, что вы приняли, да будет анафема (Гал. 1, 9), то есть смотрите на него как на врага Божия. Такое же значение слова анафема находится у Иустина мученика (Ответ 21-й к православным), святого Златоуста (Беседа 16-я, на Послание к Римлянам), блаженного Феодорита (Толкование на 1-е Послание Коринфянам - 1 Кор. 16, 22), блж. Феофилакта и других отцов Церкви. Таким образом, анафема есть, как мы сказали, самое страшное действие церковной власти: это в некотором смысле - казнь духовная; ибо подвергшийся проклятию мертв для Церкви. Но казнь эта отнюдь не то, что казнь телесная. После казни телесной не воскресают для здешней жизни, а после этой казни духовной всегда можно воскреснуть для жизни духовной через истинное покаяние. Таким образом, анафема, даже как казнь, растворена любовью христианской. У отлученных не отнимается средств к покаянию: они в величайшей опасности, ибо лишены покрова благодати, но для них еще не все потеряно. Двери милосердия, столько раз для них напрасно отверзавшиеся, еще могут быть отверсты. Оставь заблуждение, обратись с искренним покаянием к Церкви - и она не отринет молитв кающегося.

И как может Церковь отринуть их, когда в этом именно - в обращении заблуждших - и состоит главная цель проклятий, ныне изрекаемых? О ты, который соблазняешься мнимою строгостью церковных правил, ты - да не оскорбится твое самолюбие - и слеп, и глух. Точно таков! Иначе ты видел бы, как Церковь ныне со всеми чадами своими преклоняет колена перед Господом Иисусом, слышал бы, как собственными заслугами Его умоляет, дабы Он дал дух покаяния тем, которые за свою нераскаянность подвергаются анафеме. Ибо чем начинает Церковь торжественный обряд, ныне совершаемый? - Молитвами об обращении заблудших. Чем оканчивает оный? - Теми же молитвами. Уступая необходимости, как судия, она произносит осуждение; покорствуя любви, как мать, она призывает Духа Божия на осужденных. Проклятые могли бы пасть под тяжестью клятвы: и вот сила проклятия, так сказать, со всех сторон ограждена силами молитвы, дабы первая действовала не более, как сколько нужно для спасения осужденных.

Итак, братья, вместо того, чтобы пререкать настоящему суду Церкви и почитать его или недействительным, или чрезмерно строгим, каждый член Церкви обязан обратить ныне внимание на самого себя и рассмотреть свою совесть. Вы, - писал некогда апостол Павел к Коринфянам, - Вы ищете доказательства на то, Христос ли говорит во мне... Испытывайте самих себя, в вере ли вы... О нас же, надеюсь, узнаете, что мы то, чем быть должны (2 Кор. 13, 3, 5,6). То же самое, братья, имеет право сказать ныне и Церковь к некоторым чадам своим. Вы, маловерные или неверные чада, вы ищете доказательств того, Христос ли ныне говорит мною, когда я изрекаю анафему, не уклоняюсь ли я в этом случае от Духа Христова, Духа мира и любви? Испытывайте самих себя, в вере ли вы (2 Кор. 13,5). В вере ли вы, когда не утверждены в той мысли, что Церковь, столп и утверждение истины (1 Тим. 3,15), никогда не может поколебаться в основании своем, которое всегда было и будет любовь? В вере ли вы, которые питаете предосудительное желание, чтобы Церковь не возвышала более гласа своего для поражения заблуждений, когда враги истины едва не к небу простирают хульные уста свои, дабы изрекать поругание и соблазны? Испытывайте самих себя, в вере ли вы (2 Кор. 13,5). Я для того и совершаю ныне торжество Православия, для того и провозглашаю вслух всех исповедание Вселенской Церкви, дабы вы рассмотрели свою совесть, сохраняется ли в ней невредимым залог веры, данный вам при Крещении, не нарушена ли целость его богопротивными мудрованиями о вере, тем более богопротивной жизнью и делами стыдными? Испытывайте самих себя, в вере ли вы (2 Кор. 13,5). Когда вы будете укоренены в вере как должно, когда одушевит вас дух истинной, живой любви христианской, тогда, надеюсь, без всяких доказательств узнаете обо мне, что я то, чем быть должна, - суд и матерь, заступница перед Богом кающихся и провозвестница суда Божия над нераскаянными.

Желаешь ли, христианин, яснее видеть, чего требует от тебя Церковь, призывая тебя ныне в участие в священном обряде, ею совершаемом? Внемли! Суд, произносимый ныне Церковью, - суд страшный. Итак, не оставайся хладнокровным слушателем оного, рассмотри со вниманием свою веру и свою жизнь, не падает ли, прямо или непрямо, проклятие Церкви и на тебя. Не ограничивай силы этих проклятий одними наглыми заблуждениями ума: греховная жизнь еще более заслуживает проклятия, нежели неправая вера. Помни, что сказано апостолом: кто не любит Господа Иисуса Христа, анафема, маран-афа (1 Кор. 16, 22). Но тот, кто ведет жизнь нечистую, очевидно, не любит Господа Иисуса. Итак, блюдись, не поражает ли анафема эта и тебя - твои грехи, твою нехристианскую жизнь.

Суд, произносимый ныне Церковью, - суд страшный. Итак, христианин, убегай, сколько возможно, убегай тех людей, которые питают в себе заблуждения, осуждаемые Церковью, уклоняйся от тех собраний и бесед, в которых проповедуется нечестие и рассеиваются неправые толки о вере, смотри с отвращением на писания, в которых содержатся подобные суемудрия, старайся исторгать их из рук тех, которые подчинены твоему управлению.

Суд, произносимый ныне Церковью, - суд любви. Итак, смотри на него очами любви, внимай ему слухом любви. Разделяй с Церковью ее молитвы о заблудших, не забывай упоминать о них в собственных молитвенных собеседованиях твоих с Богом, проси им духа покаяния и смиренномудрия. Таким образом, ты покажешь истинную любовь твою к заблуждающим братьям твоим по человечеству, а не тем, чтобы пререкать спасительной строгости церковных правил. Аминь. 

Источник. 

М.В. Гуминенко. Добро и зло - понятия относительные или конкретные?

 

Вопрос сложный лишь с точки зрения человеческого, материального мира. Этот мир вообще устроен сложно. Например, человек состоит из органов и тканей, органы и ткани - из клеток, клетки выстраиваются в соответствии с программой которую задают гены и хромосомы. Хромосомы собраны из органических соединений, те - из молекул определённых веществ. Молекула - из атомов, атомы - из ядер, протонов, нейтронов и электронов. А из чего состоят последние - мы пока даже не знаем.

Да, мир сложен. Но Тот, Кто его создал, прост. Я говорю о Боге. Тут напрашивается аналогия с писательством. Точно так же, как писатель знает всех своих персонажей, Бог знает каждого человека. Создавая нас по своему образу и подобию, Бог наделяет нас творческим началом, поэтому и писатель стремится создавать свои собственные миры, населяя их творческими личностями.

Интересные персонажи всегда сложные. Автор в сравнении с ними прост. Он стоит над произведением и именно он закладывает в текст эталоны, по которым судит героев и события. Судить его самого персонажи могут только в том случае, если автор этого захочет. И Бог, пребывая в мире, одновременно стоит над миром, пока не давая нам возможности себя изучить (хотя судить Бога у нас уже вошло в привычку, но что Ему с того?). 

Читать далее... 

Юрий Бондарев о Есенине

 "...В те годы (это было начало века) некоторые томимые мистическими идеями теоретики призывали к постижению бестелесной красоты, к службе готической, к болезненно изогнутой арке, к ангельской душе святых грешниц, лик которых является лишь среди звезд, и отвергали реализм как «простое ретуширование действительности», где отсутствует духовное начало. Энергичный, юный, живой среди этих певцов отрешенной неземной красоты, Есенин трудно вставляется в ряд представителей какого-либо модного направления, театрально-литературной школы, средневековой традиции, он, по сути, чужероден был и акмеизму. Сам по себе явление уникальное, это был художник русского вызывающего дарования, ярчайшая страстная натура, истинный сын своего противоречивого времени.

Не нужно искать в поэте сахар с солью, ужас жизни, павлина в голове, нужно искать в нем поэтическую правду бытия, колдовское очарование неподслащенной красотой, за короткую жизнь так неповторимо выявленные им. Но Есенин прошел и через умствующее уродство неустанных в своей нечестивости критиков, зло воображающих национального гения в кабацком дыму в разорванной на груди рубашке, с криком «Эх, ты гой еси!" в порыве языческого анархизма и патриархального экстаза отрицающего революционный город, до которого он якобы не дошел, не дорос...
Нет, город и революция не были для него «запечатанной дверью» на околице деревни. Обладая европейской культурой, познав и деревню, и город, он бесстрашно стоял на всех ветрах послереволюционной поры, дыша радостным воздухом свободы. В нем неистово горели, обжигая, страстные, порой взрывные чувства, не сдержанные благоразумием расчета, его терзало, задавало неуспокоенные вопросы главное в жизни, что всегда мучило думающего русского интеллигента: «Кто я?», «Что есть человек?» — вопросы, которые Циолковский считал совершенно необходимыми в попытке познания смысла жизни.
Он, Есенин, так же как и Блок, был убежден, что России суждено идти не по пути европейско-американскому, а по своему, не похожему ни на один известный путь. Он убежден был и в том, что культура — это не только движение вперед, но это и движение к истокам, а без знания русской деревни узнать Россию вообще нельзя..."

Юрий Бондарев "НЕЗАКАТНАЯ ЗВЕЗДА"