День памяти св. Спиридона Тримифунтского

 Св. Спиридон, память коего совершается ныне, родился на острове Кипре от родителей простого звания; был женат, имел детей и отличался необыкновенным смирением и христианскою мудрою простотою сердца, и приобрел такое уважение к себе, что по смерти жены своей за святость жизни был единодушно избран и поставлен во епископа города Тримифунта. Св. Спиридон, трудясь в поле вместе с простыми работниками и продолжая заниматься овцеводством, относился в тоже время с деятельным вниманием ко всем нуждам своей паствы, духовным и материальным, которым он благотворил, чем только мог. С величайшею любовию служил он всем словом и делом и был так угоден Богу, что получил дар спасительной для многих прозорливости и чудотворений. В воспоминании сохранились безчисленные примеры совершенной точности его предсказаний, вследствие чего он даже воздерживался произносить угрозы, чтобы его не считали причиною прозорливо предвидимых им бедствий... Так напр. предсказал святитель Спиридон посрамление замысла одного безчеловечного корыстолюбца, желавшего обогатиться на счет бедствующих, и это исполнилось. Когда, во время голода на острове, один из хлебных торговцев, закупив большой запас хлебного зерна, не хотел уступить его даже ни одному бедняку по уменьшенной цене, то на жалобу одного из этих несчастных, которым угрожала голодная смерть, святитель сказал: «не плачь... завтра же дом твой наполнится житом, и богач, который отказал тебе сегодня в хлебе, завтра сам будет упрашивать тебя взять у него хлеб без платы»... И действительно, в ту же ночь пролился такой сильный дождь, что все житницы хлебного торговца были размыты и хлебные зерна разнесены по всему городу, так что всякий мог собирать себе, сколько хотел, а растерявшийся богач, бросаясь во все стороны, сам упрашивал всех, и в том числе вчерашняго бедняка, взять сколько хотят хлеба, чтобы только помочь ему спасти остальное зерно...

Прославленный многими чудесами, святитель Спиридон, предузнав заранее время своего отшествия из мира, мирно скончался в глубокой старости, в 348 г. и был погребен в церкви святых апостолов, в г. Тримифунте.

Источник. 

Храм во имя cвятителя Спиридона Тримифунтского
Лейб-Гвардии Волынского полка
города Ораниенбаума (Ломоносова), Санкт-Петербург

Сентиментальность — маргарин любви

А.Ф. Кони. Из казанских воспоминаний

Если бы знаменитый криминолог Ломброзо увидал некоего Нечаева, которого мне пришлось обвинять в Казани весной 1871 года, то он, конечно, нашел бы, что это яркий представитель изобретенного итальянским ученым преступного типа и прирожденный преступник-маттоид. Маленького роста, растрепанный, с низким лбом и злыми глазами, курносый, он всей своей повадкой и наружностью подходил к излюбленному болонским профессором искусственному типу. Он представлял вместе с тем и своего рода психологическую загадку по той смеси жестокости, нахальства и чувствительности, которые отражались в его действиях.

 В 1871 году Благовещение приходилось в пятницу на Страстной неделе. "Свято соблюдая обычай русской старины", старик портной Чернов решил, вместо птицы, выпустить на свободу человека. Он отправился в тюремный замок и там узнал, что есть арестант — отставной военный писарь Нечаев, обвиняемый в краже и сидящий лишь за неимением поручителя на сумму 50 рублей. Чернов обратился к начальству тюрьмы, прося отдать ему на поруки Нечаева, и, по соблюдении формальностей, получил его на свои руки и немедленно привел к себе в мастерскую, подарив ему при этом две ситцевых рубашки и рубль серебром. С ними Нечаев немедленно исчез и вернулся лишь перед самой Пасхальной заутреней, и конечно без рубашек и без рубля. Утром в день Светлого Воскресения он стал требовать еще денег, но Чернов отказал. В четыре часа дня последний оказался убитым, с кровоподтеками на виске и на лбу, причем шея его была почти совершенно перерублена топором, валявшимся тут же, а голова висела лишь на широком лоскуте кожи. Карманы платья Чернова были выворочены, и со стены исчезло его новое, только что сшитое пальто. Исчез и Нечаев. Он был обнаружен ночью в доме терпимости, причем на спине его, на рубашке, найдено было большое кровавое пятно; такое же пятно было и на подкладке пальто со стороны спинки. Нечаев ни в чем не сознавался и даже отрицал свое знакомство с Черновым и пребывание в его доме. Он держал себя чрезвычайно нагло. Когда его вели в сопровождении массы любопытствующего народа на квартиру Чернова для присутствия при осмотре места преступления, он обратился к проезжавшему мимо губернатору со словами: "Ваше превосходительство, а что бы вам меня за деньги показывать? Ведь большая бы выручка была!"

Пред осмотром и вскрытием трупа убитого в анатомическом театре университета Нечаев прислал мне заявление о непременном желании своем присутствовать при этой процедуре. Во время последней он, совершенно неожиданно, держал себя весьма прилично и внимательно вглядывался и вслушивался во все, что делал и говорил профессор судебной медицины И.М. Гвоздев. Когда последний кончил, Нечаев спросил меня: "Как объясняет он кровоподтек на лбу?" Я попросил Гвоздева повторить обвиняемому это место его visum repertum  [установленной картины преступления (лат.)] и заключения. "Этот кровоподтек должен быть признан посмертным, — сказал Гвоздев, — он, вероятно, получен уже умершим Черновым во время падения с нар, возле которых найден покойный, от удара обо что-нибудь тупое". Нечаев злобно усмехнулся и вдруг, обращаясь ко мне и к следователю, громко сказал: "Гм! После смерти?! Все врет дурак! Это я его обухом топора живого, а не мертвого; он еще после этого закричал". И затем Нечаев тут же, не без развязности, рассказал, как, затаив злобу на Чернова за отказ в деньгах, поджидал его возвращения с визитов и как Чернов вернулся под хмельком, но грустный, и жаловался ему, что у него сосет под сердцем, "точно смертный час приходит". "Тут я, — продолжал свой рассказ Нечаев, — увидел, что действительно его час пришел. Ударом кулака в висок сбросил я его с нар, на краю которых он сидел, схватил топор и ударил его обухом по лбу. Он вскрикнул: "Что ты, разбойник, делаешь?!" — а потом забормотал и, наконец, замолчал. Я стал шарить у него в карманах, но, увидя, что он еще жив, ударил его изо всей силы топором по шее. Кровь брызнула, как кислые щи, и попала на пальто, которое Чернов повесил на стену, повернув подкладкой кверху, потому что оно было новое. Я крови не заметил, когда надевая пальто; оттого у меня она и на спине оказалась. А вы, может, и поверили, что это из носу?" — насмешливо заключил он, обращаясь к следователю и напоминая свое первое объяснение этого пятна.

В тюрьме он себя держал спокойно и просил "почитать книжек". Но когда я однажды взошел к нему в камеру, он заявил мне какую-то совершенно нелепую жалобу на смотрителя и, не получив по ней удовлетворения, сказал мне: "Значит, теперь мне надо на вас жаловаться?" — "Да, на меня". — "А кому?" — "Прокурору судебной палаты, а еще лучше министру юстиции: он здесь будет через неделю". — "Гм, мое дело, значит, при нем пойдет?" — "Да, при нем". — "Эх-ма! В кармане-то у меня дыра, а то бы князя Урусова надо выписать. Дело мое ведь очень интересное. А кто меня будет обвинять?" — "Я". — "Вы сами?" — "Да, сам". — "То-то, я думаю, постараетесь! при министре-то?" — вызывающим тоном сказал он. "За вкус не ручаюсь, а горячо будет", — ответил я известной поговоркой. "А вы бы меня, господин прокурор, пожалели: не весело ведь на каторгу идти". — "Об этом надо было думать прежде, чем убивать для грабежа". — "А зачем он мне денег не дал? Ведь и я хочу погулять на праздниках. Я так скажу: меня не только пожалеть надо, а даже быть мне благодарным. Не будь нашего брата, вам бы и делать было нечего, жалованье не за что получать". — "Да, по человечеству мне и впрямь жаль", — сказал я. "А коли жаль, так у меня к вам и просьба: тут как меня выводили гулять или за нуждой, что ли, забралась ко мне в камеру кошка, да и окотилась; так я просил двух котяток мне отдать: с ними занятнее, чем с книжкой. Однако не дали. Прикажите дать, явите божескую милость!" Я сказал смотрителю, что прошу исполнить просьбу Нечаева.

В заседании суда, в начале июня, действительно присутствовал граф Пален, приехавший в Казань на ревизию. Нечаев держал себя очень развязно, говорил колкости свидетелям и заявил, что убийство совершилось "фоментально" (т.е. моментально). Присяжные не дали ему снисхождения, и он был приговорен к 10 годам каторги. В тот же день казанское дворянство и городское общество давали обед графу Палену в зале дворянского собрания. В середине обеда мне сказали, что приехал смотритель тюремного замка по экстренному делу. Я вышел к нему, и он объяснил, что Нечаев, привезенный из суда, начал буйствовать, вырвал у конвойного ружье и согнул штык (он обладал громадной физической силой), а затем выломал у себя в камере из печки кирпич и грозил размозжить голову всякому, кто к нему войдет. Его удалось обезоружить, но смотритель находил необходимым заковать его в ручные и ножные кандалы, не желая, однако, это сделать без моего ведома, так как на мне лежали и обязанности старого губернского прокурора. Я отнесся отрицательно к этой крайней мере и посоветовал ему подействовать на Нечаева каким-нибудь иным образом. "Что — котята еще у него?" — "У него — он возится с ними целый день и из последних грошей поит их молоком". — "Так возьмите у него в наказание котят". Смотритель, старый служака прежних времен, посмотрел на меня с недоумением, потом презрительно пожал плечами и иронически сказал: "Слушаю-с!"

Прошло три дня. Смотритель явился ко мне вновь. "Господин прокурор, позвольте отдать котят Нечаеву". — "А что?" — "Да никак невозможно". — "Что же? буйствует?" — "Какое, помилуйте! Ничего не ест, лежит у дверей своей камеры на полу, стонет и плачет горючими слезами. "Отдайте котят, — говорит, — ради Христа, отдайте! Делайте со мной, что хотите: ни в чем перечить не буду, только котяточек моих мне!" Даже жалко его стало. Так можно отдать? Он уж будет себя вести примерно. Так и говорит: "Отдайте: Бога за вас молить буду!"

И котята были отданы убийце Чернова.

Источник. 

О Зинаиде Гиппиус

 Любовь и ненависть — два главных чувства в поэзии и прозе Зинаиды Гиппиус. Знавший ее более полувека и оставивший о ней проникновенные воспоминания, Сергей Маковский считал, что «среди русских поэтов XX века по силе и глубине переживания вряд ли найдется ей равный. Напряженная страстность некоторых ее стихотворений поражает. Откуда этот огонь, эта нечеловеческая любовь и ненависть?»
Ответ на этот главный вопрос жизни и творчества Гиппиус, о которой другой человек, тоже хорошо ее знавший многие десятилетия, сказал: «Неистовая душа», следует искать в истоках ее личной и писательской судьбы. Когда все еще только начиналось, она написала в своем стихотворении:

О, пусть будет то, чего не бывает,
Никогда не бывает...
Мне нужно то, чего нет на свете,
Чего нет на свете.

Литература русской эмиграции, крупнейшими представителями которой были Д.С. Мережковский и его жена З. Н. Гипиус, начиналась в России. Определяющим было не местонахождение писателя — в России или за ее пределами, а восприятие того, что творилось в стране. Через три дня после большевистского переворота 25 октября 1917 года Гиппиус написала первые эмигрантские стихи, хотя жила еще в Петрограде:

Какому дьяволу, какому псу в угоду,
Каким кошмарным обуянный сном,
Народ, безумствуя, убил свою свободу,
И даже не убил — засек кнутом?

Два года — 1918 и 1919 — провели Мережковские в большевистском Петрограде, когда почти все уже бежали или были расстреляны. Это было страшное время. После убийства председателя петроградского ЧК Моисея Урицкого в августе 1918 года правитель красного Петрограда Г. Зиновьев предложил, чтобы рабочие расправлялись с интеллигенцией прямо на улицах, раскрыв тем самым подлинное отношение советской власти к культуре и ее носителям.
Статьи Гиппиус об этом времени, написанные уже после того, как она вместе с мужем, Д. В. Философовым и В. А. Злобиным бежала в конце декабря 1919 года за границу, — одно из немногих свидетельств, голос убитых и замученных, кто не смог ничего рассказать. Она стала живой памятью тех, кто бессловесно ушел в вечное безмолвие.
Она видела то, о продолжении чего в годы сталинского террора Анна Ахматова сказала в «Реквиеме»:

Это было, когда улыбался
Только мертвый, спокойствию рад.
И ненужным привеском болтался
Возле тюрем своих Ленинград...
Звезды смерти стояли над нами,
И безвинная корчилась Русь
Под кровавыми сапогами
И под шинами черных марусь.
 
Как будто Ахматова писала о Петрограде времен Гиппиус, задавленном под сапогами чекистов, расправлявшихся со всеми петербуржцами, со всеми сословиями — дворянами, военными, духовенством, купцами, интеллигенцией, студентами, — всеми, кому была неприемлема большевистская власть с ее практикой расстрела заложников, как в оккупированном городе.

Из статьи А. Николюкина. ЛЮБОВЬ И НЕНАВИСТЬ 

 

О Батюшкове

 Константин Николаевич Батюшков родился 29 мая (нового стиля) 1787 года в Вологде. Его детство было окрашено трагическими обстоятельствами, наложившими отпечаток на всю его дальнейшую жизнь. Вскоре после рождения Константина, первого сына и пятого ребенка в семье, его мать психически заболела и умерла, когда будущему поэту было восемь лет. Воспитание детей легло на плечи отца, человека просвещенного, но тяжелого и неуравновешенного, с юности уязвленного незаслуженной опалой, постигшей его из-за родственника, замышлявшего заговор против Екатерины II.

Свое образование, довольно широкое, но вполне поверхностное, как и подобало дворянину тех лет, Батюшков получил в закрытых пансионах Жакино и Триполи в Петербурге. Бессистемность собственных познаний, которую ему, несмотря на исключительно интенсивное чтение, так и не удалось до конца преодолеть, тяготила поэта, и в одном из позднейших писем он жаловался, разумеется, несколько драматизируя ситуацию, на «закоренелое невежество». Впрочем, самые важные уроки проходили не в пансионах, а в доме его двоюродного дяди М. Н. Муравьева, возглавлявшего в ту пору департамент министерства просвещения, куда и определился служить начинающий поэт по окончании учебы.
Близость к семье Муравьевых составила одну из немногочисленных светлых страниц в жизни Батюшкова. Сам Михаил Никитич, незаурядный писатель и мыслитель, один из создателей русского сентиментализма, полюбил талантливого племянника и, умирая, поручил заботу о нем своей жене Екатерине Федоровне, поистине заменившей Батюшкову родную мать. Их детей, будущих декабристов Никиту и Александра, Константин Николаевич неизменно называл и считал братьями.
Естественно, служба у такого начальника не могла быть обременительной. «Какое мне дадут место для меня способное, после того, которое я, баловень, занимал у незабвенного для меня Михаила Никитича»,— написал впоследствии Батюшков Н. И. Гнедичу в ответ на предложение проситься в службу. Однако даже такая канцелярская работа была ему в тягость. В начале 1807 года он записывается в ополчение и, послав своему отцу трогательные и запоздалые извинения в неблагоразумном поступке, отправляется с действующей армией в поход в Пруссию.
Во время битвы под Гейльсбергом, одном из первых своих сражений с французами, Батюшков был тяжело ранен. «Его вынесли полумертвого из груды убитых и раненых товарищей» и увезли в Ригу, где, выздоравливая в доме местного купца Мюгеля, он влюбился в дочь своего хозяина и намеревался на ней жениться, но второй брак его отца лишил поэта надежды получить средства, необходимые для устройства собственной семейной жизни. Эти события, серьезно ухудшившие материальное положение Батюшкова и вынудившие его с сестрами перебраться в полуразоренное имение их покойной матери, совпали с горестной вестью о кончине М. Н. Муравьева, и в следующем году, кое-как залечив физические и душевные раны, поэт вновь уходит в составе гвардейского егерского полка в поход в Швецию и Финляндию.
Стихотворения Батюшкова начали появляться в печати с 1805 года, но слава приходит к нему в 1809—1811 годах, когда, выйдя в отставку и живя попеременно то в Москве, то в деревне, он создает и публикует, главным образом в журнале «Вестник Европы», лучшие образцы своей легкой поэзии: «Источник», «Ложный страх», «Привидение» и др. Широкую и отчасти скандальную известность в литературных кругах приносит ему «Видение на берегах Леты»— расходившаяся в списках сатира, направленная прежде всего против писателей архаистической ориентации, группировавшихся вокруг А. С. Шишкова. В эти же годы происходит сближение Батюшкова с кругом московских литераторов- карамзинистов: В. А. Жуковским, П. А. Вяземским, В. Л. Пушкиным, которые до конца жизни остались близкими друзьями поэта. К Жуковскому и Вяземскому обращено знаменитое послание Батюшкова «Мои пенаты», законченное в начале 1812 года.
Отечественную войну Батюшков встречает одним из ведущих русских поэтов и сотрудником императорской Публичной библиотеки в Петербурге, куда он поступил несколькими месяцами ранее по протекции директора библиотеки А. Н. Оленина, просвещенного вельможи и мецената, собравшего вокруг себя кружок писателей и художников, увлекавшихся античным искусством. С первых дней войны Батюшков рвался в армию, но болезнь, а потом необходимость проводить Е. Ф. Муравьеву с детьми из Москвы в Нижний Новгород задержали его и только в 1813 году он присоединяется к войскам и совершает с ними в качестве адъютанта сначала генерала Бахметева, а потом генерала Раевского весь путь до Парижа.
Военные бури глубоко поразили Батюшкова. «Я видел то, чего ни в Пруссии, ни в Швеции видеть не мог: переселение целых губерний! Видел нищету, отчаяние, пожары, голод, все ужасы войны и с трепетом взирал на землю, на небо и на себя,— писал он Гнедичу из Нижнего Новгорода (...) - Ужасные поступки вандалов, или французов, в Москве и ее окрестностях вовсе расстроили мою маленькую философию и поссорили меня с человечеством» (т. III, с. 209). На эти общественные потрясения, вызвавшие глубокий перелом в мироощущении Батюшкова, вскоре наложилась личная драма.
По-видимому, еще до войны Батюшков полюбил воспитанницу Олениных Анну Федоровну Фурман. Вернувшись в 1814 году через Лондон и Стокгольм в Петербург, он рассчитывал добиться перевода в гвардию, дававшего право на повышение на два чина, выйти в отставку, вернуться на службу в библиотеку и жениться. Через Е. Ф. Муравьеву он заручился согласием на этот брак Олениных, искренне желавших видеть свою любимицу замужем за близким человеком. Дала свое согласие и Анна Федоровна, но очень скоро Батюшков убедился, что это решение было продиктовано не взаимным чувством, но волей опекунов. «Не иметь отвращения и любить — большая разница. Кто любит, тот горд»,— объяснял он годом позже Е. Ф. Муравьевой причины разрыва. В начале 1815 года Батюшков заболел тяжелым нервным расстройством, продолжавшимся несколько месяцев.
Не удался и перевод в гвардию. Тщетно прождав его около полутора лет, сначала в деревне, а потом в маленьком городке Каменец-Подольском при штабе Бахметева Батюшков вышел в отставку, так ничего и не добившись. Последним несчастием этих лет стала смерть в 1817 году отца поэта, вконец разорившегося в последние годы жизни и оставившего на попечение своего наследника заложенное за долги имение и двух маленьких детей от второго брака.
Впрочем, как это нередко бывает, годы жизненных неудач стали для Батюшкова временем творческого подъема. Он пишет лучшие свои элегии: «Таврида», «Пробуждение», «К другу», по существу, наново создает на русской почве жанр исторической элегии — «Гезиод и Омир — соперники», «Переход через Рейн», «Умирающий Тасс». Тогда же написана и большая часть батюшковской прозы. Итог двенадцатилетней работы Батюшкова в литературе подвели вышедшие в октябре 1817 года двухтомные «Опыты в стихах и прозе», встреченные в критике восторженными похвалами, испугавшими мнительного поэта своей чрезмерностью.

Андрей Зорин. НЕСЧАСТНЫЙ СЧАСТЛИВЕЦ

Праздник Петра и Павла

 Тем, которые ропщут, что труды их не ценятся

(Слово, иже во святых отца нашего Иоанна Златоустаго. Похвала святым верховным апостолам Петру и Павлу.)

Мы, по своему самолюбию, не только часто кичимся своими трудами, но нередко даже жалуемся, что труды наши не ценятся. Иной пожил где-нибудь год или два, не ужился и начинает всем говорить: «Я ли не трудился, я ли не работал? Кто мог столько перенести, что я перенес? А между тем, вот все мои труды пошли ни во что, и мне заплатили лишь неблагодарностью». Что сказать таковым? Пусть в назидание себе они послушают хоть немного о трудах святых апостолов Петра и Павла и посмотрят, каковы были эти труды и чем заплатили апостолам за них люди.

Св. Златоуст в похвальном слове апостолам говорит, между прочим, следующее: «Радуйся, Петр — камень веры. Радуйся, Павел.., ты, который ради Церкви тьмы бедствий претерпел, будучи в темницы заключаем, от иудеев ненавидим, варварами влачим, ты, который ни одним членом даже не мог пошевельнуться от тяжести оков. Что скажу, представляя ваши скорби? Сколько темниц вы освятили! Сколько вериг понесли! Сколько мук претерпели! Благословенны члены тела вашего, облитые кровью ради Церкви. Ваше терпение сокрушило наш мрак. Радуйся, Петр, стремглав распятый на дереве крестном! И ты, Павел благословенный, который во главу мечом усечен был, тридцать пять лет поработал Господу со всяким терпением и затем уже почил о Господе».

Но все ли здесь труды и бедствия апостолов перечисляет св. Златоуст? Нет, далеко не все. Так послушайте, что, например, еще повествует о себе Павел. «Я, — говорит он, — гораздо более, чем другие, был в трудах, безмерно в ранах, более в темницах и многократно при смерти. От иудеев пять раз дано мне было по сорока ударов без одного. Три раза меня били палками, однажды камнями побивали, три раза я терпел кораблекрушение, ночь и день пробыл в глубине морской (2 Кор. 11, 23-25). Я боролся со зверями в Ефесе (1 Кор. 15, 32); много раз был в путешествиях, в опасностях на реках, в опасностях от разбойников, в опасностях от единоплеменников, в опасностях от язычников, в опасностях в городе, в опасностях в пустыне, в опасностях на море, в опасностях между лжебратиями, в труде и в изнурении, часто в бдении, в голоде и жажде, часто в посте, на стуже и в наготе» (2 Кор. 11,26-28).

Так вот вам назидательный пример, люди нетерпеливые, ни с кем не уживающиеся и всем твердящие, что люди не умеют ценить вас. Какие скорби, какие труды, какие болезни, сколько ран претерпели апостолы и чем заключили? Один на кресте, как слышали, стремглав распят, другой посечен мечом. Так заградите же свои уста, отбросьте себялюбие, не забывайте, что живете не на небе, а на земле, и путем труда, смирения и терпения созидайте свое спасение. Но при этом знайте еще и то, что ропотом горю не поможешь и жалобами людей не обратишь к себе, а только раздражишь. Терпение же и труд — справедливо говорит пословица — все перетрут. Смотрите же и постарайтесь убедить себя, что терпение есть лекарство от всяких беспокойств, и что только уметь терпеть значит уметь спокойно жить. Аминь. 

Источник.

Рождество Св. Иоанна Крестителя

 

Поздравляю всех с праздником Рождества честного славного Пророка, Предтечи и Крестителя Господня Иоанна

Тропарь праздника:

Пророче и Предтече пришествия Христова,/ достойно восхвалити тя недоумеем мы, любовию чтущии тя:/ неплодство бо рождшия и отчее безгласие разрешися/ славным и честным твоим рождеством,// и воплощение Сына Божия мирови проповедуется.

Святитель Феофилакт Болгарский. Благовестник или толкование блж. Феофилакта Болгарского на святое Евангелие. Книга первая. Толкование на Евангелие от Матфея

В те дни приходит Иоанн Креститель.

Иоанн послан был от Бога для обличения иудеев, чтобы они, познав свои грехи, покаялись и таким образом приняли Христа. Ибо кто не осознает своих грехов, тот не приходит в покаяние. Итак, послан был Иоанн.

И проповедует в пустыне Иудейской и говорит: покайтесь.

Иудеи были горды, поэтому Иоанн побуждает их к покаянию.

Ибо приблизилось Царство Небесное.

Царствием Небесным называет первое и второе Пришествие Христа и добродетельную жизнь. Ибо если мы, живя на земле, ведем себя по-небесному, живем без страстей, то имеем Царствие Небесное.

Ибо он тот, о котором сказал пророк Исаия: глас вопиющего в пустыне: приготовьте путь Господу, прямыми сделайте стези Ему (Ис. 40: 3).

"Путем" называет Евангелие, а "стезями" - законные учреждения. Поэтому как бы так говорит: будьте готовы к евангельской жизни и законные заповеди творите право, то есть духовно, ибо прав - дух. Итак, когда ты видишь, что иудей разумеет подзаконный порядок плотским образом, скажи, что он не творит стезей правых, то есть не духовно понимает закон.

Сам же Иоанн имел одежду из верблюжьего волоса.

Иоанн располагал к покаянию и словом и самим видом своим, ибо носил одежду плачевную. Говорят, что верблюд есть животное среднее между чистым и нечистым, он чист, потому что отрыгает жвачку, и нечист, потому что имеет нераздвоенные копыта. Поскольку же Иоанн приводил к Богу и мнимо чистый народ - иудейский, и нечистый - языческий и был срединою между Ветхим и Новым Заветом, то он и носил одежду из верблюжьих волос.

И пояс кожаный на чреслах своих, а пищею его были акриды и дикий мед.

Все святые в Писании представляются опоясанными, как непрестанно пребывающие в труде (ибо нерадивые и преданные чувственности, как, например, сарацины, не опоясываются). Они представляются опоясанными кожаным поясом, как умертвившие в себе страсти плотского вожделения, потому что кожа есть часть мертвого животного. Некоторые думают, что "акриды" ("пружие" (слав.) - род саранчи) суть верхушки травы, которая иначе называется мелагра, а иные разумеют под сим дикие яблоки. Под "диким медом" разумеется мед диких пчел, полагаемый ими в деревах и между камнями.

 Святитель Феофилакт Болгарский. Благовестник или толкование блж. Феофилакта Болгарского на святое Евангелие. Книга первая. Толкование на Евангелие от Матфея

В.Я. Брюсов. Люблю одно

Из сборника «Urbi et orbi»
Цикл: Картины

Люблю одно: бродить без цели

По шумным улицам, один;
Люблю часы святых безделий,
Часы раздумий и картин.

Я с изумленьем, вечно новым,
Весной встречаю синеву,
И в вечер пьян огнем багровым,
И ночью сумраком живу.

Смотрю в лицо идущих мимо,
В их тайны властно увлечен,
То полой грустью нелюдимой,
То богомолен, то влюблен.

Под вольный грохот экипажей
Мечтать и думать я привык,
В теснине стен я весь на страже:
Да уловлю Господень лик!

        12 октября 1900

Источник.

Об Аполлоне Горигорьеве

 Аполлон Александрович Григорьев родился 16/28. VII 1822 г. в Москве, а умер сорока двух лет 25. IX /7.Х 1864 г. в Петербурге. Дед его был крепостной крестьянин, дослужившийся до получения дворянского звания. Появление Аполлона Григорьева на свет сопровождалось драматическими обстоятельствами: его отец страстно полюбил дочь крепостного кучера, родившую сына до того, как молодые люди, преодолев сопротивление родных, обвенчались, поэтому их «незаконнорожденный» сын некоторое время числился московским мещанином. Служба отца в городском магистрате обеспечивала материальный достаток семье, и мальчику было дано прекрасное домашнее образование, затем, минуя гимназию, он поступил в университет. В детстве и ранней юности на Григорьева своеобразно повлияло как чтение романтической литературы, так и впечатления патриархального быта Замоскворечья.

В 1842 г. Григорьев блестяще окончил юридический факультет Московского университета и начал работать. В студенческие годы он дружил с молодыми людьми, сыгравшими впоследствии заметную роль в русской культуре: поэтом Я. П. Полонским, юристом К. Д. Кавелиным, историком С. М. Соловьевым. Молодежь увлекалась философией и поэзией, центром кружка, как вспоминал Фет, был Аполлон Григорьев. Он писал стихи, ценил поэзию как высшее проявление творческих возможностей человека и понимал ее так тонко, как немногие, без малейшего оттенка зависти, с восторженным благоговением отнесся к дару своего ближайшего друга. В автобиографической повести «Офелия. Одно из воспоминаний Виталина» он писал о своем отношении к Фету (в повести он назван Вольдемаром): «Я любил его с безотчетною, нежною, покорною преданностью женщины <...> Я убеждал его жить не для себя, но для своего призвания».
В 1843 г. в журнале «Москвитянин» Григорьев впервые напечатал свои стихи. В эти годы он сильно увлечен Антониной Федоровной Корш, принадлежавшей к известной московской интеллигентной семье. Любил Григорьев, несомненно, искренне, но переживал свою любовь в духе романов Жорж Санд, которыми увлекалась семья Корш. В нескольких стихотворениях, обращенных к Антонине Федоровне, Григорьев называет ее именем жорж-сандовской героини — «К Лавинии». Перипетии их романа, отдельные эпизоды отношений Антонины Федоровны, Григорьева и его счастливого соперника Кавелина отражены и в поэзии, и в романтических повестях Григорьева 40-х гг.
Служба в университете (сперва библиотекарем, а затем секретарем Совета), требовавшая педантичной аккуратности, оказалась не в характере Григорьева, совершенно запутавшего все дела. По-прежнему чувствовать себя мальчиком в родном доме становилось невыносимо. И в 1844 г. Григорьев тайком уезжает в Петербург, чтобы начать самостоятельную жизнь профессионального литератора (периодически он вел также преподавательскую деятельность). Он печатает статьи, рецензии в журнале «Репертуар и пантеон», в петербургском журнале «Финский вестник».
При жизни Григорьев издал только одну книгу — в 1846 г. (тиражом 50 экз.!), в самом начале своего пути, и это не случайно.
Он всю жизнь писал стихи и печатал их в периодике. Поэзия была для него жизненно необходимым способом самовыражения, но художником он себя не считал и воспринимал это трагически. В конце жизни в статье «Безвыходное положение», где он рассуждает о приходе нового времени, требующего людей дела, а не слова, он писал: «Художником я решительно быть не способен, хотя во мне, как все мои знакомые мне говорили и как сам я, говоря без ложной скромности, очень хорошо знаю, — много художественного понимания и, что, может быть, еще лучше — художественного чутья... Ведь, изволите видеть, — будь я художником, я уже не был бы ненужным человеком. В том-то и беда великая, в том-то и «горе-злосчастье» всей моей жизни, что я все, совершенно все понимаю, — и ничего, совершенно ничего не произвожу». Конечно, эти слова не следует понимать слишком буквально: Григорьев — «бесспорный и страстный поэт» (как назвал его Достоевский) во всем, что он писал — от критических статей, лирических стихотворений, поэм до автобиографической прозы и писем, — но оригинальность его поэтического мира определяется не всесторонней художественной новизной, как, например, у Некрасова или Фета, а прежде всего — богатством, оригинальностью его личности.

А.И. Журавлева, Г. В. Зыкова "ПОЭЗИЯ В ЭПОХУ ПРОЗЫ"

Театр и Блок

 «Балаганчик», «Король на площади», «Незнакомка» — драматическая трилогия, связанная в одно художественное целое единством поэтического замысла. Блок это особенно выделяет в своем предисловии: «Все три драмы связаны между собою единством основного типа и его стремлений».

НЕЗНАКОМКА
Впервые «Незнакомка» была опубликована в журнале «Весы», 1907, № 5—7 (в рукописи драма была озаглавлена: «Три видения»), Пьеса внутренне связана с циклом лирических стихотворений 1906 года: «Незнакомка», «Там дамы щеголяют модами...», «Шлейф, забрызганный звездами...», «Там в ночной завывающей стуже...». Так же, как и «Король на площади», «Незнакомка» была запрещена к постановке. Любопытно заключение цензора О. И. Ламкерта: «Пьеса эта представляет такой декадентский сумбур, что разобраться в ее содержании я не берусь. То обстоятельство, однако, что, судя по некоторым намекам, автор в лице «незнакомки» изобразил богоматерь, следует признать достаточным поводом к запрещению этой пьесы». Таким образом, оставалась только любительская и студийная сцена. И вновь Мейерхольд мечтает о постановке блоковской пьесы. Об увлечении Мейерхольда «Незнакомкой» интересно рассказано в воспоминаниях Веригиной: «Осенью 1913 года... мы организовали драматическую студию для Вс. Э. Мейерхольда <...>. По желанию В. Э. Мейерхольда, который давно мечтал о «Незнакомке», приступили к работе над этой пьесой». Веригина увлеченно рассказывает о «чрезвычайно интересном» общем замысле постановки: «Белое полотно, голубой газ с расшитыми на нем звездами, легкий деревянный мост горбом — все это должно было создать впечатление легкости...». Удачной оказалась режиссерская находка Мейерхольда — слуги просцениума: «Одетые в серое, ритмичные, ловкие, они сами были подобны видениям. Кроме того, их благоговейное отношение к блоковскому спектаклю передавалось залу». В воспоминаниях актрисы есть важная запись: «Одним из настоящих зрителей блоковского спектакля был покойный Вахтангов, оценивший его как должно». Пьеса «Незнакомка» пронизана блоковской «мукой о красоте», к постижению которой стремятся герои его драматической трилогии: Пьеро («Балаганчик»), Дочь Зодчего («Король на площади»), Поэт («Незнакомка»). Кульминацией пьесы «Незнакомка» становится «Второе видение» — встреча Поэта с его высокой мечтой, звездой, упавшей с неба и превратившейся в прекрасную земную женщину. Но эта встреча обернулась разлукой — Поэт не сумел удержать Незнакомку... Он просто не узнал ее...

Эпиграфы к пьесе — цитаты из романа Ф. М. Достоевского «Идиот» (ч. I, гл. 3 и 4). До 1918 года пьесе был предпослан третий эпиграф из стихотворения «Незнакомка»:

И веют древними поверьями
Ее упругие шелка,
И шляпа с траурными перьями
И в кольцах узкая рука.

В пьесе прочитываются достоверные приметы родного города Блока: «Пивная из «Первого видения» помещалась на углу Гесле- ровского переулка и Зелениной улицы. Вся обстановка, начиная с кораблей на обоях и кончая действующими лицами, взята с натуры...»

Из Комментариев В. Г. Фридлянд

Александра Ильф об Ильфе и Петрове

 В начале января 1930 года состоялся большой диспут на эту тему в московском Политехническом музее. Неутомимому В. Блюму, докладчику, энергично возражали многие, в том числе Мих. Кольцов и В. Маяковский. Перу Дона Бузильо, то есть Ильфа и Петрова, принадлежит юмористический отклик на этот диспут под заголовком Волшебная палка. Но голоса «против» не умолкали: «Скажите, почему вы пишете смешно? Что за смешки в реконструктивный период? Вы что, с ума сошли?» «Сатира не может быть смешной», — утверждали «строгие граждане». На писательском съезде Мих. Кольцов рассказал, как «одному почтенному московскому редактору принесли сатирический рассказ. Он просмотрел и сказал: "Пролетариату смеяться еще рано. Пускай смеются наши классовые враги"».

«В ужасных препирательствах прошла молодость, — с горечью вспоминали соавторы пару лет спустя. — Мы спорили без конца. Враги говорили, что юмор — это низкий жанр, что он вреден. Плача, мы возражали. Мы говорили, что юмор вроде фитина. В небольших дозах его можно давать передовому читателю». «Приучили человека к тому, что юмор — жанр низкий, недостойный великой русской литературы».
В начале 1932 года самое литературное существование Ильфа и Петрова висело на волоске. «В конце февраля 1932 г. группа сотрудников журнала "Крокодил", указывая, что "за последние годы, при обострении классовой борьбы, в среде мелкобуржуазных сатириков начался процесс разложения", заявляла, что Ильф и Петров "находятся в процессе блуждания и, не сумев найти правильной ориентировки, работают вхолостую"...» «...На одном из последних заседаний покойной РАПП [Российской ассоциации пролетарских писателей], чуть ли не за месяц до ее ликвидации, — подтверждал Кольцов на писательском съезде, — мне пришлось при весьма неодобрительных возгласах доказывать право на существование в советской литературе писателей такого рода, как Ильф и Петров, и персонально их».
Не нужно забывать, что 1932 год был отмечен цензурным запретом на книжное издание Золотого теленка. «Золотой теленок пока не выходит, и кто знает, выйдет ли вообще», — печально сообщал Ильф в письме А. Козачинскому от 13 января 1932 года. Причина запрета становится ясной из письма А. Фадеева, направленного соавторам 19 февраля того же года:
«...Сатира ваша все же поверхностна. И то, что вы высмеиваете, характерно главным образом для периода восстановительного. Похождения Остапа Бендера в той форме и в том содержании, как вы изобразили, навряд ли мыслимы сейчас. И мещанин сейчас более бешеный, чем это кажется на первый взгляд С этой стороны повесть ваша устарела. Плохо еще и то, что самым симпатичным человеком в
Вашей повести является Остап Бендер. А ведь он же — сукин сын. Естественно, что по всем этим причинам Главлит не идет на издание ее отдельной книгой».
И если бы в конце 1932 года не появилось американское издание Золотого теленка с «явно рекламным и явно антисоветским извещением»: «Книга, которая слишком смешна, чтобы быть опубликованной в России», если бы не вмешательство Горького, кто знает...
Оглядываясь на пройденный путь, писатели дают понять, что с момента выхода первого романа они оказались в некоем вакууме: «Никто не спрашивал нас, что мы думаем о мещанстве, о внутрирапповских попутчиках, о роли критики в литературе. Никто не задавал нам вопросов, которые принято задавать писателям два раза в год». Дело в том, что они не входили в «литературную обойму» (это определение придумано ими же!).
Зато после Постановления ЦК партии от 23 апреля 1932 года, положившего конец диктату РАППа, Ильф и Петров начинают пользоваться усиленным вниманием периодической печати. «Литературная газета» отводит специальный «Уголок изящной словесности» для еженедельных материалов Холодного философа. Через четыре месяца, 23 августа, газета посвящает соавторам почти целую полосу под примитивным заголовком Веселые сочинители, заполненную иллюстрациями к романам, дружескими шаржами, сообщениями об изданиях, «пародийным интервью», как назвал их фельетон Я.С. Лурье, и критическими статьями...

Из статьи Александры Ильф. «Мысленно вместе»

ВЫЙДУ НОЧЬЮ В ПОЛЕ С КОНЁМ. Поёт вся страна!

 Песня «Конь» («Выйду ночью в поле с конём…») считается народной. Казалось, ее пели на Руси всегда! Но на самом деле впервые она была исполнена группой «Любэ» в 1994 году на музыкальном фестивале «Звёздный прибой-94» в Севастополе, а написали песню наши современники - композитор Игорь Матвиенко и поэт Александр Шаганов. Интересно, что песня первоначально создавалась для группы «Иванушки International», но затем ее переписали для хорового исполнения. Игорь Матвиенко считает «Коня» одним из главных произведений в своей жизни. Сила песни в глубокой русской лиричности, ее называют неофициальным гимном страны, ибо она отзывается в каждом сердце, любящем Россию. Проект #«МУЗЫКАВМЕСТЕ» представляет свою версию всеми любимой песни, исполненной самыми разными музыкантами и певцами нашей многонациональной страны. Проект создан при поддержке Президентского фонда культурных инициатив. Отдельная благодарность концерну "РОСЭНЕРГОАТОМ" и "Территории культуры Росатома" Продюсер, звукорежиссёр - Тимур Ведерников Режиссёр - Дмитрий Бурлаков Монтаж и цветокоррекция – BURЫЙ PRODUCTION Оператор, Коптер - Евгений Горячкин Оператор - Кирилл Колесниченко Оператор - Сергей Шульга Инженер - Григорий Горностаев Сопродюсер - Андрей Полосин Администратор - Виктор Ланкин Первичная аранжировка - Александр Поздняков

Слово на день Св. Пятидесятницы

 Архиепископ Серафим (Соболев)

Слово на день Св. Пятидесятницы
О благодати Св. Духа как нашем истинном блаженстве

Приветствую вас, мои возлюбленные о Христе братия и сестры, с великим праздником Св. Троицы. Сошествие Св. Духа на апостолов было венцом и последнею целью божественного домостроительства о нашем спасении.

Прекрасно учит о спасительном для нас значении ныне празднуемого Церковью события св. Иоанн Златоуст в своих проповедях на день св. Пятидесятницы. Он говорит, что через ниспослание Св. Духа на апостолов Господь даровал всем верующим в Него величайшие блага. С этого момента мы, для освобождения от греха и для своего освящения, принимаем от Св. Духа Его божественную благодать, или Его дары: ведения, исцеления, пророчества, рассуждения и даже самую веру, ибо, по свидетельству ап. Павла, «никто же может реши Господа Иисуса, точию Духом Святым» (1 Кор. 12,3). Так проповедует св. Иоанн Златоуст о великих благах, дарованных нам сошествием Св. Духа на апостолов.

В Свящ. Писании указываются и многие другие блага, которые подаются нам Святым Духом. Тот же ап. Павел в Послании к галатам говорит: «Плод же духовный есть любы, радость, мир, долготерпение, благость, милосердие, вера, кротость, воздержание» (Гал. 5,22—23).

Впрочем, все эти дарования Духа можно назвать одним благом, именно — блаженством Царства Христова, которое мы получаем от Духа Святого. Благодать Духа в ее различных и дивных проявлениях рождает в нас блаженство Царства Божиего. Поэтому она есть наше истинное христианское счастье. Недаром Господь Спаситель назвал Святого Духа Утешителем (Ин. 14,26; 15, 26; 16,7). Сие наименование говорит нам, что только от Духа Святаго мы можем иметь настоящее утешение во всех наших скорбях и через Его благодать еще здесь получить доступ ко всем радостям божественного Царства.

Эта благодать есть наше истинное блаженство и потому, что ею, при молитвенном призывании Св. Духа, хлеб и вино в таинстве св. Евхаристии пресуществляются в Тело и Кровь Христа. А св. Тайны Христовы являются источником величайшей нашей радости и предвкушением будущего райского блаженства.

Благодать Св. Духа есть наше истинное блаженство и потому, что через нее рождается в сердцах последователей Христа то блаженное состояние, о котором ап. Павел сказал: «...Ихже око не виде, и ухо не слыша, и на сердце человеку не взыдоша, яжеуготова Бог любящим Его. Нам же Бог открыл есть Духом Своим» (1 Кор. 2,9—10).

Что может быть блаженнее того состояния, когда вся Божественная Троица вселяется в человека и он делается едино с Богом по благодати. Но это блаженное единение, по учению Христа, достигается через исполнение нами божественных заповедей (Ин. 14, 23). А соблюдать спасительные заповеди мы можем только при содействии дарованной нам возрождающей благодати Св. Духа. Следовательно, и по этой причине она есть наше истинное божество.

Наконец, мы так называем благодать и потому, что она, как учит св. Василий Великий, будет источником нашею блаженства в неизреченном и вечном царстве Христовом.

Вот какое спасительное значение имеет для нас сошествие Св. Духа на апостолов. Они получили благодать Св. Духа, которая есть и наша благодать. Вместе с нею они получили блаженство Царства Христова, которое есть и наше блаженство. Разница здесь заключается лишь в том, что эта благодать с ее чудными проявлениями и ее блаженством в апостолах раскрылась сразу во всей полноте и доступном для человеческого естества совершенстве, а в нас, как учат св. отцы: Марк Подвижник, Блаженный Диадох, иноки Каллист и Игнатий, а вместе с ними и наш великий богослов еп. Феофан Затворник, сия благодать раскрывается постепенно, по мере исполнения нами божественных заповедей, и в особенности посредством нашего покаяния и смирения. Но так же, как и в апостолах, благодать Св. Духа может раскрыться в нас во всей возможной для нас полноте, если мы всем своим существом будем стремиться к ней, как к самому драгоценному сокровищу.

Такое великое устремление к благодати и было в жизни угодников Божиих. Ради сей благодати, как сокровища, скрытого на поле, или драгоценной жемчужины (Мф. 13,44—45), святые оставляли все блага мира сего и никакие скорби и страдания не могли ослабить их благодатной ревности. А блаженные Христа ради юродивые даже сами искали этих скорбей и всевозможных страданий, лишь бы иметь в своем сердце сию благодать Божественного Духа с ее райским блаженством. Они знали вместе с ап. Павлом, что «по мере, как умножаются в нас страдания Христовы, умножается Христом и утешение наше» (2 Кор. 1,5).

К этой-то благодати или блаженству Царства Христова, как к самому высшему для нас благу и последней цели, к которой мы предназначены Богом, и призывает нас Господь, говоря: «Ищите же прежде Царствия Божия и правды Его, и сия вся приложатся вам» (Мф. 6,33). Несомненно, это благодатное небесное блаженство имел в виду и св. ап. Павел, когда сказал: «Горняя мудрствуйте, а не земная» (Кол. 3,2). А наш великий оптинский старец иеросхимонах о. Амвросий, согласно с этими апостольскими словами, увещевает нас жить так, как бежит колесо, которое всеми своими частями постоянно устремляется кверху и только одною своею точкою на одно лишь мгновение касается земли.

Увы! Многие ныне христиане не следуют сему призыву, но всецело устремляются к благам земного счастья. Как никогда, они обуреваются неодержимым влечением к радостям плотской страсти. Открытый плотский разврат стал характерным признаком их жизни. Таким же отличительным свойством современных христиан является сребролюбие, которое побуждает в данный момент, несмотря на все наши культурные достижения, готовиться к небывалому по жестокости взаимному человеческому истреблению.

Печальнее всего то, что в этом гибельном устремлении к благам земного счастья современные христиане не могут остановиться, ибо не учение Христа, апостолов, св. отцов и даже не совесть являются для них жизненным руководством, а человеческий разум, плененный и ослепленный гордостью, которая толкает их на путь всевозможных заблуждений, ересей и богоборчества, не допуская даже малейшего прикосновения к ним доброго, спасательного воздействия.

Что же касается благодати Св. Духа, то не только христиане вообще, но подавляющее большинство православных христиан потеряло о ней всякое представление, еще во времена прп. Серафима Саровского Мотовилов спрашивал его, что такое благодать Св. Духа и нельзя ли ему испытать ее действия. Мотовилов оказался исключительно счастливым человеком. Он встретился с величайшим угодником Божиим, желания и молитвы которого Господь исполнял незамедлительно. В ответ на слова Мотовилова прп. Серафим вознес к Богу сердечную молитву, и тотчас лицо его озарилось чудным благодатным светом. Вместе с этим Мотовилов ощутил дивные проявления благодати в душе своей и опытно узнал, в чем состоит блаженство благодати, или наше истинное христианское счастье.

Но Мотовилов искренно желал сей благодати. Поэтому Господь, при содействии молитв прп. Серафима, исполнил его желание. Будем и мы с вами, мои возлюбленные о Христе чада, всем существом стремиться к благодати как цели всей нашей жизни. Будем помнить, что Сам Господь дарование нам этой благодати считал целью всех Своих страданий, вплоть до Своего восшествия на крест, сказавши ученикам: «...Уне есть вам, да Аз иду: аще бо не иду Аз, Утешитель не приидет к вам: аще ли же иду, послю Его к вам» (Ин. 16,7). Вот почему Симеон Новый Богослов говорит: «То и было целью и конном всего воплощенного домостроительства Христова, чтобы Духа Святого принимали в души свои верующие в Него... и чтобы действием сего Духа... они обновлялись и пересозидались по уму, совести и по всем чувствам».

Могут спросить: как же нам желать благодати Св. Духа и стремиться к ней, когда она уже есть в нас, когда мы получили ее в св. крещении и миропомазании и продолжаем получать ее в других таинствах Церкви? Да, мы. имеем в сердцах своих сию божественную благодать. Но когда мы тяготеем к земле и увлекаемся всецело счастьем земным, тогда Дух Святый отходит от нас Своею благодатию и мы можем погибнуть навеки. Ведь в таком неудержимом устремлении к плотскому счастью и была причина гибели людей при всемирном потопе, пред которым Господь сказал: «...не имать Дух Мой пребывати в человецех сих во век, зане суть плоть» (Быт. 6, 3). Да, мы имеем в себе благодать Св. Духа, и тем не менее мы должны стремиться к ней, т.е. раскрывать и приумножать ее в себе, как учат св. отцы Церкви посредством исполнения божественных заповедей, через покаяние и в особенности смирение. Покажем на деле свое стремление к благодати Св. Духа. Иначе сказать, будем неуклонно соблюдать заповеди нашего Спасителя, будем плакать о грехах своих, а больше всего смиряться перед Богом и людьми, чтобы Дух Святый в силу нашего нерадения о христианской жизни не отошел от нас, и мы не погибли бы навеки. Вот почему св. Церковь требует, чтобы мы всегда, а в особенности в сей праздник Пятидесятницы, молились Царю Небесному такими словами: «Прииди и вселися в ны». Она следует в данном случае увещанию великого ап. Павла, который в Послании к евреям говорит: «Наблюдайте, чтобы кто не лишился благодати Божией... будем хранить благодать...» (Евр. 12,15.28).

Поэтому пусть главнейшим предметом наших забот и стараний будет постоянная сердечная молитва о том, чтобы благодать Св. Духа всегда пребывала с нами как источник истины, силы и радости в нашей жизни. Мы молились об этом вчера за всенощным бдением и сегодня за божественной литургией. Будем молиться об этом и сейчас за Троицкой вечерней. «Благодать Господа нашего Иисуса Христа, и любы Бога и Отца и причастие Св. Духа буди со всеми нами. Аминь.

Русский посольский храм св. Николая,
г. София, июнь 1937 г.

Источник

 

Т. Алешка о Волошине

 В 1919 году Волошин создает цикл стихов о Гражданской войне. Одно из стихотворений называется «Неопалимая Купина», которое и дало название новой книге стихов. Россия, раздираемая усобицей, для поэта жива и даже бессмертна — таков смысл символа Неопалимой Купины. В стихотворении «Гражданская война» есть строки, которые звучат как вызов, но в то же время в них с особой силой звучит боль за страдающих и погибающих с обеих сторон:

А я стою один меж них
В ревущем пламени и дыме
И всеми силами своими
Молюсь за тех и за других.

Волошину удалось найти такие слова, которые одинаково близки и понятны были и белым, и красным. Его стихи ходили в правительственных листовках на обоих фронтах, они распространялись по России в тысячах списков, но печатать их никто не решался. Волошин стал одним из первых поэтов самиздата, находясь в положении писателя вне литературы. Но в русской литературе этого периода, пожалуй, не было другого поэта, который бы столь решительно, смело и честно выступил против террористических актов и «красных», и «белых» («Красная пасха», «Террор», «Потомкам»).

Волошин пишет цикл философских поэм «Путями Каина» о «трагедии материальной культуры», губительных сторонах цивилизации и технического прогресса, создает поэму «Россия» (1924), где обращается к петербургскому периоду в истории страны, видя именно в том времени начало революционного процесса. Поэт верил, что, пройдя все испытания, совершив жертвенный подвиг, Россия воскреснет из бездны, возродится обновленной, верил в возможность переплавить в человеческой душе зло в добро. В основе этой позиции была религиозность поэта, которая помогала оценивать события в перспективе вечности. В своем творчестве поэт все чаще обращается к судьбам русских религиозных подвижников. Он создает в последний период жизни поэмы «Протопоп Аввакум», «Святой Серафим», стихотворения «Сказание об иноке Епифании», «Владимирская Богоматерь».
Волошин смиренно сносил все лишения и напасти и, хотя бедствовал не меньше других, жил почти постоянно в большой материальной нужде, однако творческие силы его были на подъеме. В стихах он пытался осмыслить происходящее в России с исторической, философской, религиозной точек зрения. В стихотворении «Доблесть поэта» так определил единственно приемлемую для него позицию:

В смутах усобиц и войн постигать целокупность.
Быть не частью, а всем: не с одной стороны, а с обеих.
Зритель захвачен игрой — ты не актер и не зритель,
Ты соучастник судьбы, раскрывающей замысел драмы.
В дни революции быть Человеком, а не Гражданином:
Помнить, что знамена, партии и программы
То же, что скорбный лист для врача сумасшедшего дома.
Быть изгоем при всех царях и народоустройствах:
Совесть народа — поэт. В государстве нет места поэту.

Конечно, для идеологов нового государства подобные взгляды поэта были неприемлемы. В 1923 году в журнале «На посту» появляется статья «Контрреволюция в стихах М.Волошина». Вскоре творчество поэта было взято под негласный запрет. ...

Т. Алешка. «ТВОИ СЛОВА БУДУТ ПАМЯТНИКАМИ ЭТИХ ЛЕТ»

 

Голова фантаста Беляева

 В детстве Жюль Верн заразил его верой во всемогущество гуманного разума. И непреклонность большевиков в возрождении России вдохновила уверенностью, что на его родине осуществляются самые дерзкие утопии. Вот этот гражданский и философский оптимизм и определил направленность беляевской романтики.
В иных условиях сюжет «Головы профессора Доуэля» или «Человека-амфибии» мог вылиться в автобиографическую драму. Писатель тяжело болел и временами переживал, как он вспоминал в одной из своих статей, «ощущения головы без тела». Образ Ихтиандра, проницательно заметил биограф Беляева О. Орлов, «был тоской человека, навечно скованного гуттаперчевым ортопедическим корсетом, тоской по здоровью, по безграничной физической и духовной свободе». Но как удивительно переплавил писатель свой личный трагизм! У Беляева был светлый дар извлекать оптимистическую мечту даже из горьких переживаний.
В отличие от читателей, а в их числе были ученые, литературная критика в свое время не поняла двух лучших романов Беляева. По поводу собаки профессора Сальватора, с приживленным туловищем обезьянки, брезгливо пожимали плечами: к чему эти монстры? А в 60-х годах мировую печать обошла фотография, которая могла бы стать иллюстрацией к роману Беляева: советский медик В. Демихов приживил взрослому псу верхнюю часть туловища щенка...
А Беляева еще упрекали в отсталости! «Рассказ и роман «Голова профессора Доуэля»,— отвечал он,— был написан мною пятнадцать лет назад, когда еще не существовало опытов не только С. С. Брюхоненко, но и его предшественников» по оживлению изолированных органов. «Сначала я написал рассказ, в котором фигурирует лишь оживленная голова. Только при переделке рассказа в роман я осмелился на создание двуединых людей (голова одного человека, приживленная к туловищу другого. — А. Б.)... И наиболее печальным я нахожу не то, что книга в виде романа издана теперь, а то, что она только теперь издана. В свое время она сыграла бы, конечно, большую роль...»
Беляев не преувеличивал. Не зря роман «Голова профессора Доуэля» обсуждался в Первом Ленинградском медицинском институте. Ценность романа была, конечно, не в хирургических рецептах, их в нем нет, а в смелом задании науке, заключенном в этой метафоре: голова, которая продолжает жить, мозг, который не перестает мыслить, когда тело уже разрушилось. В трагическую историю профессора Доуэля Беляев вложил оптимистическую идею бессмертия человеческой мысли. (В одном из рассказов о профессоре Вагнере мозг ассистента профессора помещают в черепную коробку слона. В этом полушутливом сюжете тоже серьезна не столько сама фантастическая операция, сколько опять- таки метафорически выраженная задача: продлить творческий век мысли, работы разума.)

Из Вступительной статьи А. Бритикова

 

Колумб росский - Шелихов

 В 1791 году в Петербурге в двух книжных лавках, принадлежавших известному столичному книготорговцу и книгоиздателю Василию Сопикову, появилась небольшая книжечка, которая имела в стиле XVIII века весьма предлинное, замысловатое название: «Российского купца Григорья Шелехова странствование с 1783 по 1787 год из Охотска по Восточному Океану к Американским берегам и возвращение его в Россию с обстоятельным уведомлением об открытии новообретенных им островов Кыктака и Афагнака, до коих не достигал и славный Аглинский мореходец Капитан Кук, и с приобщением описания образа жизни, нравов, обрядов, жилищ и одежд обитающих там народов, покорившихся под Российскую державу...» И так далее, и так далее. В полном виде это название приведено в конце книги в особо составленном списке изданий книг Г. И. Шелихова (стр. 160) под № 1. К тому же оно дается и на фотокопии титульного листа первого издания (стр. 6). Так в 1791 году впервые был издан отчет Г. И. Шелихова о его интереснейшем плавании вдоль Алеутских островов к берегам Северной Америки, к островам Кадьяк (Кыктак) и Афогнак.

Несмотря на то, что язык Г. И. Шелихова был суховато-официальным, книга произвела сильное впечатление на читателей. Многие из наших соотечественников впервые узнали, что в годы нашумевших плаваний в северную часть Тихого океана англичанина Джеймса Кука и француза Лаперуза бывалые русские мореходы тоже не бездействовали: они совершали смелые походы в Тихом океане, чаще всего к берегам Аляски через район Алеутских островов. И в этом не было ничего удивительного: ведь русские мореходы на 140 лет раньше других европейцев начали осваивать берега северной части Тихого океана.
Книга открывалась рисунком, на котором был изображен сам Г. И. Шелихов, выменивающий у жителей островов шкуры диковинных морских зверей. Внизу под рисунком крупными буквами была набрана знаменитая строфа из поэмы Михаила Ломоносова «Петр Первый»:

Колумбы росские, презрев угрюмый рок,
Меж льдами новый путь отворят на Восток,
И наша досягнет в Америку держава,
И что во все концы достигнет россов слава.

Читая книжку Г.И. Шелихова о пребывании русских у самых берегов Северной Америки, многие с гордостью восклицали: «Наконец, мечта Петра Первого, мечта М.В. Ломоносова смогла осуществиться!» Русские не только достигли берегов Америки, но и создали там, благодаря настойчивости купца Григория Шелихова, постоянные поселения. Потому-то поэт Гавриил Державин впоследствии и назвал Г.И. Шелихова «Колумбом росским».

Нужно лишь учесть, что для эпохи XVIII века создание постоянных русских поселений у берегов невероятно далекого континента было действительно поразительным событием. Поэтому о книжке Г. И. Шелихова заговорили буквально по всей России.

Б. П. Полевой

Всеволод Крестовский и его роман

 После публикации в журнале «Отечественные записки» (1864—1867) роман Крестовского стал, говоря современным языком, бестселлером. Вскоре было выпущено несколько изданий «Петербургских трущоб». Роман не просто читали, им зачитывались. Один из современников Крестовского вспоминал: «Этот роман (...) читался тогда нарасхват, и добиться его в публичных библиотеках было не легко; нужно было ждать очереди месяц и более».
Критики тех лет по-разному оценивали роман Крестовского: были и хвалебные отзывы, были и отрицательные, даже ругательные. Но читательский интерес к «Петербургским трущобам» не ослабевал. По свидетельству мемуариста, Ф. М. Достоевский, издававший в то время журнал, «упрекал самого себя, что упустил из «Эпохи» такое сокровище, как «Петербургские трущобы» (...), которые привлекли массу подписчиков «Отечественным запискам» Краевского».
 Особенно поразил и заинтересовал читателей открытый Крестовским экзотический Петербург — Петербург трущоб. «Читатели романа,— писал поэт Ф. Берг,— составляли группы и посещали описанные Всеволодом Владимировичем места».
За свою жизнь Крестовский написал множество очерков, рассказов, повестей, романов. Этого хватило на восьмитомное собрание сочинений, которое было выпущено через несколько лет после смерти Крестовского, на рубеже веков. И в это время наибольшей популярностью из всего написанного Крестовским пользовался его роман «Петербургские трущобы». Да и критика, подводя итоги литературной деятельности писателя, склонялась к мысли, что именно этот роман, написанный двадцатипятилетним автором,— его главная заслуга перед отечественной литературой. «Роман «Петербургские трущобы»,— писал в те годы Евг. Соловьев,— известен всей читающей России».
С тех пор прошло девять десятилетий. Положение в корне изменилось: этот роман почти не известен широкому читателю. Объяснение находится легко: в двадцатом веке по-русски «Петербургские трущобы» были изданы только один раз (1935—1937 гг.) и притом ничтожно малым тиражом в пять тысяч экземпляров. Это издание давно стало библиографической редкостью. Когда-то знаменитый роман почти забыли.

М. Отрадин. Роман В. В. Крестовского «Петербургские трущобы»

 Трущобная жизнь, как показал Крестовский, имеет свою традицию, обусловленную прежде всего социальными причинами. Лесков, высоко оценивший «Петербургские трущобы», в одном из писем 1893 года назвал это произведение «самым социалистическим романом на русском языке»1. Такая похвала в устах Лескова, знатока темы и строгого критика, немалого стоит.

М. И. ЦВЕТАЕВА О Гумилеве

 ...Есть у Гумилева стих — «Мужик» — благополучно просмотренный в свое время царской цензурой — с таким четверостишием:

В гордую нашу столицу
Входит он — Боже спаси! —
Обворожает Царицу
Необозримой Руси...

В этих словах, четырех строках, все о Распутине, Царице, всей этой туче. Что в этом четверостишии? Любовь? нет. Ненависть? нет. Суд? нет. Оправдание? нет. Судьба. Шаг судьбы.
Вчитайтесь, вчитайтесь внимательно. Здесь каждое слово на вес — крови.
В гордую нашу столицу (две славных, одна гордая: не Петербург встать не может) входит он (пешая и лешая судьба России!) — Боже спаси! — (знает: не спасет!) обворожает Царицу (не обвораживает, а именно по-деревенски: обворожает!) необозримой Руси — не знаю как других, меня это «необозримой» (со всеми звенящими в нем зорями) пронзает — ножом.
Еще одно: эта заглавная буква Царицы. Не раболепство, нет! (писать другого с большой буквы еще не значит быть маленьким), ибо вызвана величием страны, здесь страна дарует титул, заглавное Ц — силой вещей и верст. Четыре строки — и все дано: и судьба, и чара, и кара.
Объяснять стихи? Растворять (убивать) формулу, мнить у своего простого слова силу большую, чем у певчего — сильней которого силы нет, описывать — песню! (Как в школе: «своими словами» лермонтовского Ангела, да чтоб именно своими, без ни одного лермонтовского — и что получалось, Господи! до чего ничего не получалось, кроме несомненности: иными словами нельзя. Что поэт хотел сказать этими стихами? Да именно то, что сказал).
Не объясняю, а славословлю, не доказую, а указую: указательным на страницу под названием «Мужик», стихотворение, читателем и печатью, как тогда цензурой и по той же причине — незамеченное. А если есть в стихах судьба — так именно в этих, чара — так именно в этих, История, на которой и «сверху» (правительство) и «сбоку» (попутчики) так настаивают сейчас в Советской литературе — так именно в этих. Ведь это и Гумилева судьба в тот же день и час входила — в сапогах или валенках (красных сибирских «пимах») пешая и неслышная по пыли или снегу.
Надпиши «Распутин», все бы знали (наизусть), а «Мужик» — ну, еще один мужик. Кстати, заметила: лучшие поэты (особенно немцы: вообще — лучшие из поэтов) часто, беря эпиграф, не проставляют откуда, живописуя — не проставляют — кого, чтобы, помимо исконной сокровенности любви и говорения вещи самой за себя, дать лучшему читателю эту — по себе знаю! — несравненную радость в сокрытии открытия.
Дорогой Гумилев, породивший своими теориями стихосложения ряд разлагающихся стихотворцев, своими стихами о тропиках — ряд тропических последователей —
Дорогой Гумилев, бессмертные попугаи которого с маниакальной, то есть неразумной, то есть именно попугайной неизменностью повторяют Ваши — двадцать лет назад! — молодого «мэтра» сентенции, так бесследно разлетевшиеся под колесами Вашего же «Трамвая» —
Дорогой Гумилев, есть тот свет или нет, услышьте мою, от лица всей Поэзии, благодарность за двойной урок: поэтам — как писать стихи, историкам — как писать историю.
Чувство Истории — только чувство Судьбы.

М. Цветаева 

 

Атомная электростанция «Аккую» в Турции

 На территории Турции официально появился первый в её истории атомный объект и это государство вошло в атомный клуб, что, несомненно, является огромным достижением. А произошло это благодаря России, которая разработала, построила и будет управлять турецкой атомной электростанцией «Аккую».

 Неожиданно нашлась песня строителей АЭС:

 АЭС «Аккую» - самая масштабная строительная площадка мировой атомной отрасли! «Мы очень любим свою работу! И пусть песню исполняем не очень профессионально, что вполне допустимо, ведь наша профессия - строить, но поём мы от души! Это наша ода любви Проекту, который на десятилетия объединил людей разных профессий, национальностей и культур! И, действительно, - Всё, что в жизни есть у меня - это наша работа!!!»

Демонстрация и ностальгия

 Среднестатистический старик (или старуха) склонен идеализировать свою молодость.

Наша молодежь любит роскошь, она дурно воспитана, она насмехается над начальством и нисколько не уважает стариков. Наши нынешние дети стали тиранами; они не встают, когда в комнату входит пожилой человек, перечат своим родителям. Попросту говоря, они очень плохие.

Сократ (470—399 гг до Р. Х.)

День 1 мая - это обычно очередной всплеск подобной идеализации в интернете. Но мне время нашей молодости запомнилось по-другому.

Ходасевич и символизм

 И нет сомнения, что эта позиция теснейшим образом связана с попытками русских символистов вырваться за пределы окружающего их мира, превратить повседневное существование в некую форму постоянного предощущения того, что откроется в сверхчувственном опыте. На наш, современный взгляд трезво мыслящих людей это выглядит странно и нередко смешно. Но для литературного поколения Ходасевича и его сверстников такое мироощущение воспринималось как единственно достойное истинного поэта.
Ведь искушение символизмом прошли в той или иной степени едва ли не все крупные русские поэты начала XX века. Но для Ходасевича это влияние было обострено тем, что он очень рано, почти в детстве, попал в атмосферу символизма — и в то же время ощутил себя в нем, как и в родной семье, самым младшим, последышем. Именно поэтому «тонкие яды» символизма пронизали его душу насквозь и сделали его тем поэтом, каким он стал, хотя от классического символизма его отделяет очень многое.

Впервые публикуемые в нашем издании ранние стихи Ходасевича (1904—1906 гг.) представляют собой типичный пример того, как становление поэтического таланта происходит параллельно с освоением мифо-поэтического багажа символизма, основную роль в котором сыграла поэзия В. Я. Брюсова. Представление о релятивизме духовных ценностей, стремление равно прославить Добро и Зло, «Господа и Дьявола» лежит в основе многих стихов. Пилат в них оказывается столь же прав, как и Христос; человек и Дьявол состязаются в изменчивости; самообожание оказывается выше любви к другому... Все это высказывается темным, запутанным (но запутанным не от сложности мысли, а от неумения говорить) языком, где штампы, уже сформированные символизмом, перемешаны со штампами среднедилетантской поэзии любого времени. Эти стихи представляют интерес лишь как этап пути, как стадия становления поэта, проходящего через искушения крайнего декадентства и в поединке с ним изощряющего собственные душевные переживания.
В стихотворении «Пока душа в порыве юном...» (1924), являющемся блестящим описанием своего пути, Ходасевич напишет об этом времени:

Будь нетерпим и ненавистен,
Провозглашая и трубя
Завоеванья новых истин,—
Они ведь новы для тебя.

Завершился этот этап выпуском первой книги стихов.
Для Ходасевича вообще издание книги было событием. Литературоведы пишут о том, как много для поэтов XX века значит само это понятие «книга стихов». Она не складывается произвольно, по прихоти самого автора, а является отражением целого большого периода его развития, выливается в повесть о жизни. И Ходасевич был одним из тех поэтов, для которых книга составляла важнейшую ступень творческой биографии. Его путь можно представить как восхождение от одной книги к другой, причем каждая из них является замкнутым и самодостаточным феноменом. Совершая круг внутри сборника, душа поэта замыкает его с тем, чтобы, на миг прервав сквозное развитие, перейти к следующему этапу, к следующей книге.
Первым моментом движения для Ходасевича явилась книга «Молодость» (1908), к которой он попытался вернуться в начале 20-х годов — и не смог: собственные переживания (вернее, тот язык, которым они были описаны) оказались для самого же поэта непонятными.
В воспоминаниях о Блоке Ходасевич писал: «...перешли к раннему символизму (...) Блок признавался, что многих тогдашних стихов своих он больше не понимает: „Забыл, что тогда значили многие слова. А ведь казались сакраментальными. А теперь читаю эти стихи, как чужие, и не всегда понимаю, что, собственно, хотел сказать автор"».  Слова Блока концентрируют то же самое, что испытал и Ходасевич по отношению к своим первым стихам, вышедшим к читателю. «Молодость» действительно трудно понять так, как она писалась. Сакраментальное стало для сегодняшнего читателя манерным, понятное с полуслова — уже забылось, знаки необыкновенных страстей оказались пустыми, ничего не выражающими.

"Жизнь и поэзия Владислава Ходасевича". Вступительная статья Н. А. Богомолова

Пасхальное послание 1924 года

Митрополит Антоний (Храповицкий)
Пасхальное послание 1924 года

Никто не может спорить против того, что из всех праздников Господних самый радостный, самый торжественный есть праздник Светлого Христова Воскресения, а из всех православных народов народ русский справляет его наиболее торжественно. Только в русских храмах за каждой из восьми песней канона совершаются каждения с крестами и трехсвечниками, только в русских храмах верные стоят с зажженными свечами в продолжение почти всей заутрени, а главное - только русские исполняют делом то, о чем поют в церкви: Воскресения день и просветимся торжеством и друг друга обымем, рцем: братие! и ненавидящим нас простим вся Воскресением и тако возопиим: Христос Воскресе из мертвых, смертию смерть поправ и сущим во гробех живот даровав.

Во исполнение этих святых слов все предстоящие в церкви тут же трижды целуются со служащим епископом или священником, а также и вне храма целуются трижды со знакомыми, не разбирая сословного неравенства.

Царь русский должен был, по церковному обычаю, расцеловаться со многими сотнями придворных чинов, придворной прислуги и солдат.

Радостное всепрощающее настроение, согласно читаемому на заутрене слову Иоанна Златоуста, охватывает в сию пасхальную ночь и благочестивых и равнодушных, и добрых и недобрых. Таков дар особенной, таинственной благодати, даруемый верующим без заслуг и подвигов, это некоторое предвкушение радостей райских, получаемых христианином от Господа и зовущее его к тому, о чем поется в пасхальном каноне: Подавай нам истее Тебе причащатися в невечернем дни Царствия Твоего.

Пасхальное целование, однако, не должно быть только действием наших уст и губ, но порывом братской во Христе любви и всепрощения. В том и другом нуждаемся и мы сами, и наши соизгнанники, но еще больше - оставшиеся в России и гонимые на Крест Христов и за веру в Его воскресение наши соотечественники. Мы не можем обнять и расцеловать их, ни даже наших родных, отрезанных от нас пространством и красным кордоном, но можем приблизить время их избавления от врагов Христовых, взявших над ними власть.

А путь к такому святому делу один: тот, к которому так успешно призывал наших предков в подобное же лихолетие Кузьма Минин. Должно складывать казну на спасение нашей родины, наших присных. Дело это ведет сам намеченный Промыслом Божиим, волею всего народа Великий князь Николай Николаевич. В его-то казну кладите свои лепты, православные соотечественники, явите делом то, о чем мы все поем устами в великий день Воскресения Христова. Сорок дней будут воспеваться эти священные песни, и во весь этот радостный сорокоуст будем жертвовать воскресшему Христу наши лепты, богатея верою, надеждою и любовью.

Таков путь служения избавлению нашей родины, но, конечно, это не единственный путь исполнения заповеди и возгревания в себе благодатного дара, подаваемого нам в ночь Воскресения Христова.

Друг друга обымем и ненавидящим нас простим вся Воскресением.

Да, возлюбленные, воскресение Христово открыло раз навсегда пред людьми врата вечности. Как ничтожны сравнительно с нею, с этою истинною, действительною жизнью, наши ссоры, наши постыдные деления на враждующие друг с другом партии, наше злопамятство, при котором нам прегражден вход в Небесное Царство, - последнего удостоятся многие тяжкие грешники, раскаявшиеся в своих грехах и преступлениях, но не войдет туда никто, хранящий в сердце своем злобу или гордость.

О, если бы мы больше размышляли о неизбежной для каждого смерти и воскресении! Как быстро таяли бы в нас остатки злобы и жажда мести. Уже не ненавистными, а глубоко несчастными казались бы нам злодеи, уже обрекшие себя на вечную погибель. Ведь их наслаждение жестокостью, развратом и властолюбием длилось и длится несколько лет и даже дней, а терзания их душ за гробом будут продолжаться целую вечность. Не говорим о том, что и здесь, на земле, совесть терзает их гораздо мучительней, чем нас угнетают невольная бедность и унижение в изгнании нашем.

Чтобы заглушить такие терзания совести, они тщетно стараются залить ее вином и подавить новыми и новыми злодеяниями: она скоро просыпается снова, и особенно во время сна этих людей, и рвет на части их измученные злобой сердца. Это те самые мучения, которые испытывают в аду души, отверженные Богом: созерцание своего падения и нежелание в том покаяться, - отсюда все большее и большее ожесточение, и оттого все сильнейшие терзания. Это подобно тому, как иногда ожесточившиеся женщины или дети в бессильной злобе бьются головой об стенку, рвут на себе волосы или кусают пальцы.

Мы ли, принявшие страдания за верность святым убеждениям, будем им завидовать? Мы ли, сохранившие в своей нищете то, что всего дороже на свете, т.е. неукорную совесть, будем раскаиваться в нашей твердости? Мы ли, не осквернившие себя жестокостью к беззащитным, будем таить в себе жажду мести нашим обидчикам? Закон и будущее законное правительство отнимет у них возможность продолжать свои злодеяния, но горе тем из нас, которые будут взирать на то со злорадством, а не со состраданием. Таковым не будет места в воскресении: их ожидает за гробом та же участь, как и их ненавистных врагов, а в настоящей жизни им не приходится вкусить полнотою радости о Христовом воскресении, ибо иные начала, иной дух принес Он нам из Своего живоносного гроба.

Своих малодушных в то время учеников Он называет братией и говорит Марии Магдалине: Иди к братии Моей и скажи им: восхожу ко Отцу Моему и Отцу вашему, и к Богу Моему и Богу вашему (Ин. 20, 17). А когда Он явился к ним впервые, то стал посреди них и говорит: Мир вам. Ученики обрадовались, увидев Господа, но поелику в сердцах их горел и стыд о своем бегстве, то Иисус сказал им вторично: Мир вам, - и, возвращая им апостольские полномочия, продолжает: Как послал Меня Отец, и Я посылаю вас (Ин. 20, 21).

Но еще ранее Господь, зная, что более всех перед Ним виновен апостол Петр, который, конечно, считал себя после троекратного отречения испавшим из среды Его учеников и, пожалуй, не считал бы себя вправе прийти на зов Марии Магдалины, Он, Милосердный, предупреждает такое законное сомнение и повелевает ангелу сказать другим мироносицам: Идите скажите ученикам Его и Петру, что Он предваряет вас в Галилее (Мк. 16, 7); так назывались - Малая Галилея -предместье Иерусалима и гора Елеонская. Вскоре Петру было подтверждено прощение отдельно за его вторичные слезы при троекратном вопрошании Спасителя: Симоне Ионин! Любишь ли Меня? [Ин. 21, 17]. Так и поется в стихире на 29 июня: Троекратным вопрошанием: еже Петре, любиши ли Мя, трикратное отречение Господь исправил есть.

Таково явление новой жизни в воскресении - оно является в любви и всепрощении: вторичные слезы раскаяния возвращают отрекшегося трижды ученика в стадо Христовых апостолов, и вводят его вместе с прочими учениками в вечную радость о Христе воскресшем, и научают торжествовать при всех жизненных невзгодах и не замечать их даже, как пишет апостол Павел коринфянам: Мы отовсюду притесняемы, но не стеснены; мы в отчаянных обстоятельствах, но не отчаиваемся; мы гонимы, но не оставлены; низлагаемы, но не погибаем. Всегда носим в теле мертвость Господа Иисуса, чтобы и жизнь Иисусова открылась в теле нашем (2 Кор. 4, 8).

И дальше: Во всем являем себя, как служители Божии, в великом терпении, в бедствиях, в нуждах, в тесных обстоятельствах, под ударами, в темницах, в изгнаниях, в трудах, в бдениях, в постах, в чистоте, в благоразумии, в великодушии, в благости, в Духе Святом, в нелицемерной любви, в слове истины, в силе Божией, с оружием правды в правой и левой руке, в чести и безчестии, при порицаниях и похвалах: нас почитают обманщиками, но мы верны; мы неизвестны, но нас узнают; нас почитают умершими, но вот, мы живы; нас наказывают, но мы не умираем; нас огорчают, а мы всегда радуемся; мы нищи, но многих обогащаем; мы ничего не имеем, но всем обладаем (2 Кор. 6, 4-10).

Видите, не тщетно Господь по воскресении Своем преподал мир и радость Своим последователям. То и другое сохранили Его ученики, хотя и страдали на земле более всех и, конечно, в тысячи раз более нас, беженцев. И если они находили в себе благодатные силы, во-первых, прощать обидчиков, а во-вторых, радоваться о Боге среди бедствий, то насколько будем неизвинительны мы, если будем предавать сердце свое унынию, ропоту, злобе и мести. Да избавит нас от всего этого благодать воскресения Христова!

То, что я написал вам, имеет отношение не только к личной жизни каждого, не только к жизни загробной, но к настоящей жизни, к жизни общественной, народной. Мы не знаем с уверенностью, что готовит судьба, т.е. воля Божия, для нашего отечества. Но предположим лучшее. Предположим, что насилию безбожников приблизился конец и беженцы русские возвратятся в отечество, встреченные любовию и благодарностью народа. Под каким условием Господь соизволит на это - вопрос мудреный. А другой вопрос, уже вполне реальный, выражаясь светским языком: при каких условиях возможно будет налаживать общественную жизнь и восстановлять порядок? Конечно, не при таком положении, когда население будет разделено на наказуемых и карателей... Бог будет помогать нам лишь в том случае, если мы привнесем противоположные начала тем, которым следуют Его враги, т.е. вместо алчности - уступчивость, вместо злобы - любовь и прощение, вместо своеволия - послушание, вместо: каждый сам себе барин - заповедь Христову: Больший в вас да будет всем слуга [см.: Мк. 9, 35; 10, 44], вместо дикого разврата - семейные добродетели, вместо "живой церкви" - хранение священных преданий и канонов, вместо еврейского Интернационала - православного царя, вместо самозваного разбойничьего "синода" - пастыря-исповедника Святейшего Патриарха Тихона. Приблизительно такова была противоположность общественного строя, внесенного в Россию нижегородским ополчением взамен польского засилья и тушинских воров в 1613 году. Новый царь Михаил и царица-мать не боролись за свою власть, не гнались за ее получением и не домогались ее, но согласились ее принять после многих и слезных молений народных представителей и после заклятий митрополита; молодой царь был выразителем не мести и кары, а милосердия и благочестия, как и сын его Алексей и его внук Феодор.

Возвращая свой мысленный взор от этих давних времен к нашей убогой беженской современности, мы должны себе наметить путь если не внешней деятельности, которая для большинства из нас недоступна, то для внутреннего просвещения и обновления. Светлое Христово Воскресение, исполняя сердца наши умиленной радостью и любовью к ближним, само ставит нас на первую ступень такого обновления души, а следовательно, и нашей будущей деятельности. - Пусть же в этот решительный год Христово Пресветлое Воскресение воскресит нас к новой, богоугодной и любвеобильной жизни, дабы, как Христос воскрес славою Отца, так и нам ходить в обновленной жизни (Рим. 6, 4).

Пасха! Радостью друг друга обымем! О Пасха, избавление скорби, ибо из гроба днесь, яко от чертога, возсия Христос!

Источник.