Т. Алешка о Волошине

 В 1919 году Волошин создает цикл стихов о Гражданской войне. Одно из стихотворений называется «Неопалимая Купина», которое и дало название новой книге стихов. Россия, раздираемая усобицей, для поэта жива и даже бессмертна — таков смысл символа Неопалимой Купины. В стихотворении «Гражданская война» есть строки, которые звучат как вызов, но в то же время в них с особой силой звучит боль за страдающих и погибающих с обеих сторон:

А я стою один меж них
В ревущем пламени и дыме
И всеми силами своими
Молюсь за тех и за других.

Волошину удалось найти такие слова, которые одинаково близки и понятны были и белым, и красным. Его стихи ходили в правительственных листовках на обоих фронтах, они распространялись по России в тысячах списков, но печатать их никто не решался. Волошин стал одним из первых поэтов самиздата, находясь в положении писателя вне литературы. Но в русской литературе этого периода, пожалуй, не было другого поэта, который бы столь решительно, смело и честно выступил против террористических актов и «красных», и «белых» («Красная пасха», «Террор», «Потомкам»).

Волошин пишет цикл философских поэм «Путями Каина» о «трагедии материальной культуры», губительных сторонах цивилизации и технического прогресса, создает поэму «Россия» (1924), где обращается к петербургскому периоду в истории страны, видя именно в том времени начало революционного процесса. Поэт верил, что, пройдя все испытания, совершив жертвенный подвиг, Россия воскреснет из бездны, возродится обновленной, верил в возможность переплавить в человеческой душе зло в добро. В основе этой позиции была религиозность поэта, которая помогала оценивать события в перспективе вечности. В своем творчестве поэт все чаще обращается к судьбам русских религиозных подвижников. Он создает в последний период жизни поэмы «Протопоп Аввакум», «Святой Серафим», стихотворения «Сказание об иноке Епифании», «Владимирская Богоматерь».
Волошин смиренно сносил все лишения и напасти и, хотя бедствовал не меньше других, жил почти постоянно в большой материальной нужде, однако творческие силы его были на подъеме. В стихах он пытался осмыслить происходящее в России с исторической, философской, религиозной точек зрения. В стихотворении «Доблесть поэта» так определил единственно приемлемую для него позицию:

В смутах усобиц и войн постигать целокупность.
Быть не частью, а всем: не с одной стороны, а с обеих.
Зритель захвачен игрой — ты не актер и не зритель,
Ты соучастник судьбы, раскрывающей замысел драмы.
В дни революции быть Человеком, а не Гражданином:
Помнить, что знамена, партии и программы
То же, что скорбный лист для врача сумасшедшего дома.
Быть изгоем при всех царях и народоустройствах:
Совесть народа — поэт. В государстве нет места поэту.

Конечно, для идеологов нового государства подобные взгляды поэта были неприемлемы. В 1923 году в журнале «На посту» появляется статья «Контрреволюция в стихах М.Волошина». Вскоре творчество поэта было взято под негласный запрет. ...

Т. Алешка. «ТВОИ СЛОВА БУДУТ ПАМЯТНИКАМИ ЭТИХ ЛЕТ»

 

Голова фантаста Беляева

 В детстве Жюль Верн заразил его верой во всемогущество гуманного разума. И непреклонность большевиков в возрождении России вдохновила уверенностью, что на его родине осуществляются самые дерзкие утопии. Вот этот гражданский и философский оптимизм и определил направленность беляевской романтики.
В иных условиях сюжет «Головы профессора Доуэля» или «Человека-амфибии» мог вылиться в автобиографическую драму. Писатель тяжело болел и временами переживал, как он вспоминал в одной из своих статей, «ощущения головы без тела». Образ Ихтиандра, проницательно заметил биограф Беляева О. Орлов, «был тоской человека, навечно скованного гуттаперчевым ортопедическим корсетом, тоской по здоровью, по безграничной физической и духовной свободе». Но как удивительно переплавил писатель свой личный трагизм! У Беляева был светлый дар извлекать оптимистическую мечту даже из горьких переживаний.
В отличие от читателей, а в их числе были ученые, литературная критика в свое время не поняла двух лучших романов Беляева. По поводу собаки профессора Сальватора, с приживленным туловищем обезьянки, брезгливо пожимали плечами: к чему эти монстры? А в 60-х годах мировую печать обошла фотография, которая могла бы стать иллюстрацией к роману Беляева: советский медик В. Демихов приживил взрослому псу верхнюю часть туловища щенка...
А Беляева еще упрекали в отсталости! «Рассказ и роман «Голова профессора Доуэля»,— отвечал он,— был написан мною пятнадцать лет назад, когда еще не существовало опытов не только С. С. Брюхоненко, но и его предшественников» по оживлению изолированных органов. «Сначала я написал рассказ, в котором фигурирует лишь оживленная голова. Только при переделке рассказа в роман я осмелился на создание двуединых людей (голова одного человека, приживленная к туловищу другого. — А. Б.)... И наиболее печальным я нахожу не то, что книга в виде романа издана теперь, а то, что она только теперь издана. В свое время она сыграла бы, конечно, большую роль...»
Беляев не преувеличивал. Не зря роман «Голова профессора Доуэля» обсуждался в Первом Ленинградском медицинском институте. Ценность романа была, конечно, не в хирургических рецептах, их в нем нет, а в смелом задании науке, заключенном в этой метафоре: голова, которая продолжает жить, мозг, который не перестает мыслить, когда тело уже разрушилось. В трагическую историю профессора Доуэля Беляев вложил оптимистическую идею бессмертия человеческой мысли. (В одном из рассказов о профессоре Вагнере мозг ассистента профессора помещают в черепную коробку слона. В этом полушутливом сюжете тоже серьезна не столько сама фантастическая операция, сколько опять- таки метафорически выраженная задача: продлить творческий век мысли, работы разума.)

Из Вступительной статьи А. Бритикова

 

Колумб росский - Шелихов

 В 1791 году в Петербурге в двух книжных лавках, принадлежавших известному столичному книготорговцу и книгоиздателю Василию Сопикову, появилась небольшая книжечка, которая имела в стиле XVIII века весьма предлинное, замысловатое название: «Российского купца Григорья Шелехова странствование с 1783 по 1787 год из Охотска по Восточному Океану к Американским берегам и возвращение его в Россию с обстоятельным уведомлением об открытии новообретенных им островов Кыктака и Афагнака, до коих не достигал и славный Аглинский мореходец Капитан Кук, и с приобщением описания образа жизни, нравов, обрядов, жилищ и одежд обитающих там народов, покорившихся под Российскую державу...» И так далее, и так далее. В полном виде это название приведено в конце книги в особо составленном списке изданий книг Г. И. Шелихова (стр. 160) под № 1. К тому же оно дается и на фотокопии титульного листа первого издания (стр. 6). Так в 1791 году впервые был издан отчет Г. И. Шелихова о его интереснейшем плавании вдоль Алеутских островов к берегам Северной Америки, к островам Кадьяк (Кыктак) и Афогнак.

Несмотря на то, что язык Г. И. Шелихова был суховато-официальным, книга произвела сильное впечатление на читателей. Многие из наших соотечественников впервые узнали, что в годы нашумевших плаваний в северную часть Тихого океана англичанина Джеймса Кука и француза Лаперуза бывалые русские мореходы тоже не бездействовали: они совершали смелые походы в Тихом океане, чаще всего к берегам Аляски через район Алеутских островов. И в этом не было ничего удивительного: ведь русские мореходы на 140 лет раньше других европейцев начали осваивать берега северной части Тихого океана.
Книга открывалась рисунком, на котором был изображен сам Г. И. Шелихов, выменивающий у жителей островов шкуры диковинных морских зверей. Внизу под рисунком крупными буквами была набрана знаменитая строфа из поэмы Михаила Ломоносова «Петр Первый»:

Колумбы росские, презрев угрюмый рок,
Меж льдами новый путь отворят на Восток,
И наша досягнет в Америку держава,
И что во все концы достигнет россов слава.

Читая книжку Г.И. Шелихова о пребывании русских у самых берегов Северной Америки, многие с гордостью восклицали: «Наконец, мечта Петра Первого, мечта М.В. Ломоносова смогла осуществиться!» Русские не только достигли берегов Америки, но и создали там, благодаря настойчивости купца Григория Шелихова, постоянные поселения. Потому-то поэт Гавриил Державин впоследствии и назвал Г.И. Шелихова «Колумбом росским».

Нужно лишь учесть, что для эпохи XVIII века создание постоянных русских поселений у берегов невероятно далекого континента было действительно поразительным событием. Поэтому о книжке Г. И. Шелихова заговорили буквально по всей России.

Б. П. Полевой

Всеволод Крестовский и его роман

 После публикации в журнале «Отечественные записки» (1864—1867) роман Крестовского стал, говоря современным языком, бестселлером. Вскоре было выпущено несколько изданий «Петербургских трущоб». Роман не просто читали, им зачитывались. Один из современников Крестовского вспоминал: «Этот роман (...) читался тогда нарасхват, и добиться его в публичных библиотеках было не легко; нужно было ждать очереди месяц и более».
Критики тех лет по-разному оценивали роман Крестовского: были и хвалебные отзывы, были и отрицательные, даже ругательные. Но читательский интерес к «Петербургским трущобам» не ослабевал. По свидетельству мемуариста, Ф. М. Достоевский, издававший в то время журнал, «упрекал самого себя, что упустил из «Эпохи» такое сокровище, как «Петербургские трущобы» (...), которые привлекли массу подписчиков «Отечественным запискам» Краевского».
 Особенно поразил и заинтересовал читателей открытый Крестовским экзотический Петербург — Петербург трущоб. «Читатели романа,— писал поэт Ф. Берг,— составляли группы и посещали описанные Всеволодом Владимировичем места».
За свою жизнь Крестовский написал множество очерков, рассказов, повестей, романов. Этого хватило на восьмитомное собрание сочинений, которое было выпущено через несколько лет после смерти Крестовского, на рубеже веков. И в это время наибольшей популярностью из всего написанного Крестовским пользовался его роман «Петербургские трущобы». Да и критика, подводя итоги литературной деятельности писателя, склонялась к мысли, что именно этот роман, написанный двадцатипятилетним автором,— его главная заслуга перед отечественной литературой. «Роман «Петербургские трущобы»,— писал в те годы Евг. Соловьев,— известен всей читающей России».
С тех пор прошло девять десятилетий. Положение в корне изменилось: этот роман почти не известен широкому читателю. Объяснение находится легко: в двадцатом веке по-русски «Петербургские трущобы» были изданы только один раз (1935—1937 гг.) и притом ничтожно малым тиражом в пять тысяч экземпляров. Это издание давно стало библиографической редкостью. Когда-то знаменитый роман почти забыли.

М. Отрадин. Роман В. В. Крестовского «Петербургские трущобы»

 Трущобная жизнь, как показал Крестовский, имеет свою традицию, обусловленную прежде всего социальными причинами. Лесков, высоко оценивший «Петербургские трущобы», в одном из писем 1893 года назвал это произведение «самым социалистическим романом на русском языке»1. Такая похвала в устах Лескова, знатока темы и строгого критика, немалого стоит.

М. И. ЦВЕТАЕВА О Гумилеве

 ...Есть у Гумилева стих — «Мужик» — благополучно просмотренный в свое время царской цензурой — с таким четверостишием:

В гордую нашу столицу
Входит он — Боже спаси! —
Обворожает Царицу
Необозримой Руси...

В этих словах, четырех строках, все о Распутине, Царице, всей этой туче. Что в этом четверостишии? Любовь? нет. Ненависть? нет. Суд? нет. Оправдание? нет. Судьба. Шаг судьбы.
Вчитайтесь, вчитайтесь внимательно. Здесь каждое слово на вес — крови.
В гордую нашу столицу (две славных, одна гордая: не Петербург встать не может) входит он (пешая и лешая судьба России!) — Боже спаси! — (знает: не спасет!) обворожает Царицу (не обвораживает, а именно по-деревенски: обворожает!) необозримой Руси — не знаю как других, меня это «необозримой» (со всеми звенящими в нем зорями) пронзает — ножом.
Еще одно: эта заглавная буква Царицы. Не раболепство, нет! (писать другого с большой буквы еще не значит быть маленьким), ибо вызвана величием страны, здесь страна дарует титул, заглавное Ц — силой вещей и верст. Четыре строки — и все дано: и судьба, и чара, и кара.
Объяснять стихи? Растворять (убивать) формулу, мнить у своего простого слова силу большую, чем у певчего — сильней которого силы нет, описывать — песню! (Как в школе: «своими словами» лермонтовского Ангела, да чтоб именно своими, без ни одного лермонтовского — и что получалось, Господи! до чего ничего не получалось, кроме несомненности: иными словами нельзя. Что поэт хотел сказать этими стихами? Да именно то, что сказал).
Не объясняю, а славословлю, не доказую, а указую: указательным на страницу под названием «Мужик», стихотворение, читателем и печатью, как тогда цензурой и по той же причине — незамеченное. А если есть в стихах судьба — так именно в этих, чара — так именно в этих, История, на которой и «сверху» (правительство) и «сбоку» (попутчики) так настаивают сейчас в Советской литературе — так именно в этих. Ведь это и Гумилева судьба в тот же день и час входила — в сапогах или валенках (красных сибирских «пимах») пешая и неслышная по пыли или снегу.
Надпиши «Распутин», все бы знали (наизусть), а «Мужик» — ну, еще один мужик. Кстати, заметила: лучшие поэты (особенно немцы: вообще — лучшие из поэтов) часто, беря эпиграф, не проставляют откуда, живописуя — не проставляют — кого, чтобы, помимо исконной сокровенности любви и говорения вещи самой за себя, дать лучшему читателю эту — по себе знаю! — несравненную радость в сокрытии открытия.
Дорогой Гумилев, породивший своими теориями стихосложения ряд разлагающихся стихотворцев, своими стихами о тропиках — ряд тропических последователей —
Дорогой Гумилев, бессмертные попугаи которого с маниакальной, то есть неразумной, то есть именно попугайной неизменностью повторяют Ваши — двадцать лет назад! — молодого «мэтра» сентенции, так бесследно разлетевшиеся под колесами Вашего же «Трамвая» —
Дорогой Гумилев, есть тот свет или нет, услышьте мою, от лица всей Поэзии, благодарность за двойной урок: поэтам — как писать стихи, историкам — как писать историю.
Чувство Истории — только чувство Судьбы.

М. Цветаева 

 

Атомная электростанция «Аккую» в Турции

 На территории Турции официально появился первый в её истории атомный объект и это государство вошло в атомный клуб, что, несомненно, является огромным достижением. А произошло это благодаря России, которая разработала, построила и будет управлять турецкой атомной электростанцией «Аккую».

 Неожиданно нашлась песня строителей АЭС:

 АЭС «Аккую» - самая масштабная строительная площадка мировой атомной отрасли! «Мы очень любим свою работу! И пусть песню исполняем не очень профессионально, что вполне допустимо, ведь наша профессия - строить, но поём мы от души! Это наша ода любви Проекту, который на десятилетия объединил людей разных профессий, национальностей и культур! И, действительно, - Всё, что в жизни есть у меня - это наша работа!!!»

Демонстрация и ностальгия

 Среднестатистический старик (или старуха) склонен идеализировать свою молодость.

Наша молодежь любит роскошь, она дурно воспитана, она насмехается над начальством и нисколько не уважает стариков. Наши нынешние дети стали тиранами; они не встают, когда в комнату входит пожилой человек, перечат своим родителям. Попросту говоря, они очень плохие.

Сократ (470—399 гг до Р. Х.)

День 1 мая - это обычно очередной всплеск подобной идеализации в интернете. Но мне время нашей молодости запомнилось по-другому.