В детстве Жюль Верн заразил его верой во всемогущество гуманного разума. И непреклонность большевиков в возрождении России вдохновила уверенностью, что на его родине осуществляются самые дерзкие утопии. Вот этот гражданский и философский оптимизм и определил направленность беляевской романтики.
В иных условиях сюжет «Головы профессора Доуэля» или «Человека-амфибии» мог вылиться в автобиографическую драму. Писатель тяжело болел и временами переживал, как он вспоминал в одной из своих статей, «ощущения головы без тела». Образ Ихтиандра, проницательно заметил биограф Беляева О. Орлов, «был тоской человека, навечно скованного гуттаперчевым ортопедическим корсетом, тоской по здоровью, по безграничной физической и духовной свободе». Но как удивительно переплавил писатель свой личный трагизм! У Беляева был светлый дар извлекать оптимистическую мечту даже из горьких переживаний.
В отличие от читателей, а в их числе были ученые, литературная критика в свое время не поняла двух лучших романов Беляева. По поводу собаки профессора Сальватора, с приживленным туловищем обезьянки, брезгливо пожимали плечами: к чему эти монстры? А в 60-х годах мировую печать обошла фотография, которая могла бы стать иллюстрацией к роману Беляева: советский медик В. Демихов приживил взрослому псу верхнюю часть туловища щенка...
А Беляева еще упрекали в отсталости! «Рассказ и роман «Голова профессора Доуэля»,— отвечал он,— был написан мною пятнадцать лет назад, когда еще не существовало опытов не только С. С. Брюхоненко, но и его предшественников» по оживлению изолированных органов. «Сначала я написал рассказ, в котором фигурирует лишь оживленная голова. Только при переделке рассказа в роман я осмелился на создание двуединых людей (голова одного человека, приживленная к туловищу другого. — А. Б.)... И наиболее печальным я нахожу не то, что книга в виде романа издана теперь, а то, что она только теперь издана. В свое время она сыграла бы, конечно, большую роль...»
Беляев не преувеличивал. Не зря роман «Голова профессора Доуэля» обсуждался в Первом Ленинградском медицинском институте. Ценность романа была, конечно, не в хирургических рецептах, их в нем нет, а в смелом задании науке, заключенном в этой метафоре: голова, которая продолжает жить, мозг, который не перестает мыслить, когда тело уже разрушилось. В трагическую историю профессора Доуэля Беляев вложил оптимистическую идею бессмертия человеческой мысли. (В одном из рассказов о профессоре Вагнере мозг ассистента профессора помещают в черепную коробку слона. В этом полушутливом сюжете тоже серьезна не столько сама фантастическая операция, сколько опять- таки метафорически выраженная задача: продлить творческий век мысли, работы разума.)
Из Вступительной статьи А. Бритикова
Комментариев нет:
Отправить комментарий